Миллениум

Помыкавшись, Роман уехал в Иркутск, поближе к родителям, жившим неподалёку, в деревне. Пристроился водителем на загородной стройке, с чувством облегчения заметив, что никому и дела нет до его габаритов. Возможно, оттого что смущаться здесь было некого, появилась внутренняя раскованность. Он стал тише, натуральнее двигаться, без опасения что-то сломать или на кого-то наткнуться. Быстро обучился работе на экскаваторе, и уже через месяц управляемая им машина легко ворочала огромным ковшом, перенося пласты грунта с места на место. Когда ему кричали с земли: «Эй, мыслитель! Не зевай!», Роман понимал, что с прошлым покончено навсегда, и с ещё большим энтузиазмом двигал рычагами, заставляя машину вгрызаться в землю. Он с усмешкой вспоминал о том, как когда-то «вгрызался» в науку, мечтая постичь суть отвлечённых понятий, не имеющих сейчас никакого значения. Усталость, постоянное чувство голода через два года вытеснили из Романа любопытство к жизни, заставив забыть о своей специальности. О ней изредка напоминал прораб, говоривший при встречах одно и то же:

– Смотрю я на тебя, философ, и диву даюсь: ты вроде современного Диогена! Только тот в бочку залез, а ты в экскаватор. Возишься в грязи. Не обидно?

– Ничуть! – привычно откликался Роман, зная, что в следующий раз начальник снова спросит про Диогена. – Работа на стройке уравновесила мой дух, мучимый противоречиями по поводу всеобщего устройства, я понял, что ни в чём нет совершенства! Борьба мнений и идеалов приводит к уничтожению людей, жизнь человека не стоит ломаного гроша! В мире, сляпанном по принципу «после меня хоть трава не расти», притупляются возвышенные чувства. Не имея моральных ориентиров, в нём легко заблудиться. Где добро? Зло? Где справедливость? Никто не знает. Почему, думал я раньше, философия до сих пор не дала ответа на вопрос, зачем нам знания, если они не делают нас счастливыми? Что делает нас счастливыми? А теперь понимаю: потому и не даёт ответа, что счастье невозможно. Категорически невозможно: не найдена ещё его константа, его причина. Всё в мире непостоянно, в том числе и любовь. Может, не стоит и искать? Когда знаешь причину, перестаёшь удивляться, а где нет удивления, там нет радости бытия. Как думаешь, Степаныч?

– Это ты загнул! Я, к примеру, знаю причину нашего счастья: скоро зарплата. Однако ж не перестаю удивляться, почему нам платят? Соседняя стройка уже полгода стоит, разбежался народ без денег-то, – возражал начальник, с уважением слушая Романа, и спрашивал: – Поди-ка ж, тоскливо тебе с нами? В Москву, небось, хочется?

– Не хочется, – отвечал Роман. – Когда-то я сомневался в пользе грубого физического труда, а сейчас нахожу, что только он и приближает нас к пониманию сущности жизни. Добыть кусок хлеба на обед – вот что движет техническим прогрессом! Кроме того, я вижу в тяжёлом труде нечто вроде угла, нечто вроде кельи, где можно скрыться от внешнего мира. Уйти от него, забыть! Физическая усталость помогает мне в этом. Какой я Диоген? Тот лежал, от безделья уставившись в небо, думал о высоком! У меня же одна мечта – добраться до кровати! И взгляд мой упирается в землю.

– Не забывай, в земле корни, начало всему, – говорил начальник.

Дождавшись слов о роли физического труда, нравившихся ему тем, что они поднимали стройку над философией, прораб дружески хлопал Романа по плечу и спешил в контору. Однажды, вместо того чтобы затеять разговор о разнице между бочкой и экскаватором, он закричал:

– Диоген! Собирайся в командировку! Едешь в Ташкент за овощами для стройтреста. Руководство решило едой заманивать рабочих. – И захохотал, заметив, как растерялся «мыслитель».

Трудно предположить дальнейшую судьбу Романа, если бы не это событие, изменившее всю его жизнь. Поручение, связанное с поездкой в столицу Узбекистана, было пустяковым, на пару дней. Ожидая, что дело не займёт много времени, он приготовился отдохнуть, внутренне встрепенувшись от мысли о восточных мавзолеях, о которых читал, что они самые красивые в бывшем Союзе. Прежде Роману не доводилось бывать нигде, кроме Украины. Он помнит, как гостил после третьего курса у товарища в Чернигове. Город поразил его обилием церквей. Их купола так и остались стоять перед глазами, а глубинная, исходящая от икон мудрость надолго запала в душу. Посмотреть восточную архитектуру с этой точки зрения было бы весьма интересно. Командировка представлялась заманчивой.

Выйдя из самолёта, Роман свернул меховую куртку, радуясь погоде: конец марта, а воздух жаркий, словно в середине лета! Из окна комфортабельного автобуса он с любопытством разглядывал городские проспекты, поражаясь их ширине и наличию буйной зелени по сторонам дорог. Повсюду играли фонтаны. На душе было светло, как никогда. Устроившись в гостинице, Роман бегом спустился к выходу, намереваясь отправиться на пешую прогулку, как вдруг услышал гром. На ясном небе показались тучи. Нега душной атмосферы нарушилась, пришлось остановиться.

Он застыл, удивляясь внезапному грохоту, который падал на него сверху, и почему-то вздрогнул, ощутив на лице освежающее движение воздуха. День потемнел. Сверкнула молния вдали, опять ударил гром, и пошёл дождь, неправдоподобно прозрачный и тёплый. Предчувствие чего-то важного охватило Романа, словно кто-то подал ему знак о скорой большой радости. Повинуясь нахлынувшим эмоциям, он расправил сколько мог плечи, чтобы глубоко вздохнуть, и снова дёрнулся.

На крыльцо вспорхнула молодая девушка в пёстрых, до щиколотки штанах и в таком же пёстром лёгоньком платьице. Остановившись неподалёку, бросив у ног объёмную цветастую сумку она принялась весело стряхивать капли дождя с рук. Роман едва перевёл дыхание, как всхрапнул и в восхищении уставился на узбечку. Длинные косы струились двумя чёрными лентами через грудь девушки к полным бёдрам. Смуглая кожа, узкие, блестевшие молодостью глаза, пухлые губы – каждая чёрточка на её лице излучала радость, отозвавшуюся эхом в душе Романа. Никогда он не знал таких ласковых, таких заинтересованных взглядов, какие бросала на него красавица. Никогда не чувствовал себя таким храбрым! «Лет двадцати», – подумал он, наслаждаясь грацией незнакомки и поддаваясь очарованию минуты.

Отряхнувшись, девушка выпрямилась. Она открыто посмотрела на него снизу вверх, пригладив ладошками волосы надо лбом, и мило улыбнулась. Романа будто подбросило. Удалая храбрость сменилась внезапной безмятежностью. Непринуждённая солидность так и разлилась по всему его телу, заставив позабыть о прежних страхах и побудив сделать неожиданное. Он громко сказал, обращаясь к девушке:

– Добрый вечер, я гость вашего города. Где можно поужинать, не подскажете?

Сказал и поразился крепкой уверенности, которую услышал в собственном голосе. Эта уверенность подсказывала, что девушка оценила его солидность и ответит ему. Они вместе поедут ужинать, а после ужина будет то, что давно, в ранней юности, у него было один-единственный раз, и то случайно, впопыхах и очень неловко. Сегодня всё будет по-другому, потому что он стал другим. Девушка согласилась:

– Подскажу! Я знаю, где хорошая кухня.

Звуки её мягкого голоса проникли в самое сердце Романа. Ему захотелось заплакать. Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Тучки уплыли на запад. Туда же клонилось солнце, прощально сверкая в невинном небе. Всё стало тихим и безмятежным, с широких листьев старого платана на землю медленно стекали крупные капли чистой воды. Девушка остановила такси. Они поехали в ресторан, где сначала ели вкусную дымящуюся лапшу с овощами и мясом, потом румяную, с тонкой корочкой самсу, пили горячий чай с медовой пахлавой, а на десерт – прохладные сладкие дыни.

Во весь ужин Роман почти не слушал, что говорила черноглазая спутница. Он будто оглох, превратившись в желание любви. Видя, как шевелятся яркие губы девушки, как двигаются над столом её голые руки, он наливался нетерпеливой злостью и жадно ел. Шумно втягивая лапшу, громко жевал, словно нарочно демонстрировал грубость. Не ощутил вкуса самсы и не понял, когда девушка сказала, что это их главное национальное блюдо. Торопясь поскорей утолить голод, проглатывал горячую еду кусками, но чувство сытости не приходило, будто внутри него зиял бездонный провал, требующий новой порции добавки. Он снова и снова тянулся за лепёшкой, просил принести мяса и остановился, когда почувствовал тошноту. Впившись в мякоть дыни, чтобы успокоить обожжённые губы, замер на секунду, после чего встал. Кинул деньги в пустую пепельницу.

– Довольно! – сказал Роман резко, понимая, что не справится с провалом внутри себя до тех пор, пока не испытает любовь девушки.

Мысль, что нужно бросить сибирскую стройку и остаться в жарком Ташкенте, промелькнула в его голове, показавшись естественной.

– Вставай! Поехали! – велел он, возбуждаясь от своей решимости и от той готовности, с которой узбечка поднялась из-за стола.

– Как звать тебя? – спросил он уже в такси.

– Гульнара, – был ответ.

При звуках непривычно-таинственного имени его охватила дрожь. Волнение улеглось, лишь только они вошли в номер, когда девушка, направившись в ванную комнату, игриво сказала: