Милосердие палача

Четверо дюжих махновцев занесли ящики в дом, и тотчас возле входных дверей встали двое часовых с винтовками.

Вскрывать ящики решили при Несторе Ивановиче, чтоб потешить его душу. Что Махно по такому случаю приедет в Гуляйполе, никто не сомневался.

Между кучками сидящих на площади махновцев именинником ходил Савельев и в который раз подробно рассказывал, как он сумел обмануть не только мариупольских, но и харьковских чекистов и с помощью хитрости взял у них целую гору, несколько пудов золота.

– Чего только там нет! И золото, и бриллианты, всякие цацки на золотых цепках, золотые часы…

Когда-то эту площадь до отказа заполняли митинги анархистов, шли диспуты местных теоретиков с приезжими видными большевиками. Здесь выступали с трибун Лев Каменев, Петр Дыбенко и Климент Ворошилов. Идейная, полная героизма жизнь куда-то упорхнула, и теперь – парадокс судьбы – умы махновцев смущали не большевистские эмиссары с проповедями о будущем коммунизме, а Ильюха Савельев, занимающий их россказнями о своем походе за золотом.

Батько, к великому огорчению гуляйпольских аборигенов, не приехал, а прислал вместо себя верного помощника Леву Задова.

Лева был здесь совсем недавно, чуть больше недели назад. Но перемены, происшедшие в городе за такой короткий срок, его поразили. Словно сменили декорации. Прежние были из спектакля про жизнь богатеев, нынешние же – из убогой и беспросветной жизни бедняков. Те же дома, те же улицы, площади, только все какое-то серое, унылое, выцветшее.

При виде трепетавшей на столбе афиши, обещавшей «известную в Одессе диву, которая изобразит сцену купания в море», Левка сплюнул. Едущие сзади ординарцы сорвали листок и бросили под копыта коням.

Но ведь остались еще в Гуляйполе серьезные мужики: почему же они терпят такое непотребство! Тьфу… Видно, меняются люди, мельчают. А какие личности еще совсем недавно здесь блистали! Почему-то вспомнилась Маруся Никифорова. Что за женщина! Когда она говорила, когда призывала к безмотивному уничтожению всех представителей буржуазии, толпы сходились ее послушать. Мужики приезжали из дальних сел, даже из греческих, даже колонисты из еврейских поселений. Тем более что выступления зачастую сопровождались раздачей экспроприированных отрядом Маруси вещей и денег.

А уж горяча была! Сама любила ликвидировать пленных. Даже батько на этой почве с ней разошелся: «Это, мол, политические излишества». И назвал ее так, что кличка приклеилась к Марусе навсегда: «Мать-экспроприаторша». Да, любила атаманша пограбить. Оно и понятно, что хорошего видела она, работая – до революции – посудомойкой на водочном заводе?

Нет больше Маруси. И не будет. После очередного теракта попала она в руки генерала Слащева. А он долгих разбирательств не любил, и анархистов, в отличие от бывшего премьера Керенского, на свободу не отпускал. Осенью девятнадцатого года Слащев повесил Марусю на телеграфном столбе в городе Симферополе. Рядом с нею повесил и ее гражданского мужа, тоже террориста международного размаха, Витольда Бжостека, которого даже батькины теоретики называли садистом.

Неужели же Махноград, столица мировой анархии, кончается и вот-вот превратится в обычное захолустное местечко, а слава его переродится и измельчает до мелкобуржуазных замашек?

О том, где находятся доставленные в Гуляйполе ценности, Лева Задов догадался по группам людей, которые стояли чем дальше, тем гуще и, наконец, у здания культпросветотдела, выделявшегося своей железной четырехскатной «круглой» крышей – раньше это был дом пристава, – образовывали довольно густую толпу разнообразно одетых вооруженных людей.

Левка в сердцах сплюнул с высоты своего мерина, едва не попав плевком в какого-то свободного гражданина Гуляйполя. Вести в городке распространялись мгновенно, хотя тянулся он верст на пять. И о том, что Савельев украл у чекистов большевистскую казну, знали уже все и теперь, столпившись у батькиной скарбницы, ждали подробностей.

Лева раздвинул толпу, дав дорогу и следующим за ним ординарцам. Часовые посторонились, пропустив их внутрь. Скрипя деревянными ступенями, Задов прошел в главную залу, где некогда пристав принимал уездных гостей. Комната, несмотря на свою изрядную величину, тоже была наполнена махновцами, среди которых выделялся хорошо знакомый ему агент и разведчик Илья Савельев, немолодой уже человек с румянцем возбуждения на щеках. Он в который уже раз рассказывал, как ему удалось обмануть чекистов.

Впрочем, махновцы снова и снова с удовольствием слушали и одобрительно и весело смеялись. Эти украинские хлопцы, вчерашние селяне, с детства знали множество всяческих баек о загадочных складах и схронах, где таились несметные богатства, целые россыпи дукатов и драгоценных камней. Все Запорожье выросло на этих детских сказках, которые, впрочем, иногда оправдывались: ведь любой гетман или походный, или головной атаман в своих боевых приключениях не раз был вынужден прятать прихваченную у ляхов или турок казну.

Очарованные блеском и значимостью «цацек», эти парни, впрочем, легко расставались с ними: если ни во что не ставишь свою жизнь, стоит ли держаться за золотые цепи и кольца с аметистами?

Левка с удовольствием осмотрел дорогую его сердцу компанию отчаянных сорвиголов, увешанных маузерами, наганами, карабинами, ручными «льюисами» и «гочкисами», гранатами Милля, кинжалами и шашками в количестве, которое должно было придавить своей тяжестью всякое человеческое существо, но только не махновца.

Все они уставились на два деревянных, обшарпанных снарядных ящика, поставленных один на другой посреди комнаты, уже заранее восхищенные, обрадованные и околдованные. Дети, ну чистые дети! Только слишком уж замазанные кровью.

Цепким своим глазом Лева отметил четырех весьма разномастных по облику людей со связанными сзади руками. Они жались в уголочке под самой стенкой. Странная какая-то компания чекистов, он еще не встречал такой!

Профессора он распознал сразу. У него был растерянно-отвлеченный, даже несколько рассеянный вид, который только подчеркивало болтающееся на шнурочке пенсне.

Второй из пленников был небольшого росточка, короткорукий и коротконогий, довольно смешной человек с непомерно большой тыквообразной головой, которая сидела на приподнятых плечах, не требуя никакого присутствия шеи. Лева хорошо знал, что в еврейских семьях из-за родственных браков часто рождаются уродцы. На этот же раз природа – или кто там? Бог Яхве? – проявили милость и остановились на полдороге. Зато щедро одарили коротконогого умом. Выдавали глаза.

«Еврей, но не местный, – определил наметанным взглядом Лева. – Наверное, присланный, скорее всего комиссар. Глаза больно зоркие и хитрые. Тот еще фрукт. С ним интересно было бы побалакать про жизнь, про то, что он думает о революции и чем все кончится…»