Милосердие палача

Михаленко, типичного меланхоличного казака, Лева сразу и безошибочно отнес к исполнительным служакам, видимо, в этой компании он играл роль завхоза и конторщика.

Лишь один – бывший матрос в рваной тельняшке с красной полосой на шее от годами висевшей на ней кобуры от маузера – походил на обычного чекиста. Этот тип революционного матроса был Задову ясен, как букварь: таких и у анархистов насчитывалось достаточно.

– Ну шо привезли батьке в подарок? – обратился Задов к пленным.

Ему хотелось услышать их голоса, увидеть живую реакцию. Но они продолжали стоять молча и горестно. «Скажите же хоть что-нибудь, намекните о себе, что там у вас за душой или в голове. Ведь мне вас спасать вопреки приказу батьки… Или хотите на смерть?»

– Я Задов, – сказал Лева. – Может, кто из вас слыхал?

– Слыхали, – медленно и со значением произнес коротконогий. «Похоже, он знает больше, чем остальные». Но в первую очередь Леву интересовал этот, в пенсне, о котором так пекся Кольцов. Если, конечно, он тот самый Старцов, или как там его. И Лева обратился к профессору:

– Позвольте узнать вашу фамилию!

– А разве нельзя без этого умереть? – спросил Иван Платонович.

– Старцев ихняя фамилия, – высунулся из-за спины Задова Савельев. – Они профессор и ихний начальник.

– Все верно? – спросил Задов.

– Куда деваться? Все точно! Эти люди всего лишь сопровождали меня! Ответственность за все несу только я.

– Собственно, это я и хотел выяснить: хто несет ответственность за мародерство, которое во все времена и у всех народов карается смертью, – жестко сказал Задов, желая сбить с профессора спесь и проверяя его на крепость. – Мне доложили, что все эти ценности, – он указал на ящики, – вы отняли у обывателей, у мирных людей, которые держали что-то на черный день.

Старцев, однако, больше не проронил ни слова. Он как бы уже примирился с неизбежным концом. Задову же Старцев понравился своей твердостью. Он ждал, что профессор, в его представлении эдакий жалкий интеллигентик, хлюпик, будет выгораживать себя. Вот только как спасти этих чекистов, Лева Задов не знал. И ничего хорошего в его умную голову пока не приходило.

Набившиеся в комнату махновцы расступились, образовав круг, в центре которого лежали трофеи. Лева подошел к ящикам, критически их оглядел, постучал по дереву носком сапога. Оно отозвалось глухо, тяжело.

– У их там замочки приспособлены, а ключиков нема. Так я гвоздодерчик припас, – возник рядом с ящиками Савельев, весь разгоряченный, краснощекий, готовый в который раз, теперь уже Задову, рассказывать о своем подвиге. Но Леву не заинтересовал рассказ махновского именинника. Он знал, что в нем будет девяносто процентов брехни и бахвальства и что все правдивые подробности он узнает у чекистов, когда придет время их допросить.

– Значит, так! Делать будем все по закону, – решительно сказал Задов. – Вскрывать ящики – при комиссии. Составим, як положено, опись. И шоб ни одна пылинка не пропала. Чуете, сучьи дети!

Махновцы одобрительно загудели. Все они любили полный порядок. На словах.

– Комиссию! – гаркнул кто-то из хлопцев заветное слово.

Все знали, что серьезные дела всегда начинаются с комиссии. Вся революция прошла в комиссиях, она обкрутилась ими, как бывалый солдат оборачивает ноги портянками. Как что – комиссия. Выдать пайки – комиссия. Выбрать на съезд – комиссия. Расстрелять – тоже комиссия.

– Комиссию! Комиссию! – пронеслось по дому и выплеснулось на улицы.

– А почему ни одного члена Совета культпросветотдела не вижу? – удивился Задов. – Они должны быть в комиссии!..

«В случае чего свалю на них расстрельный приговор, – мелькнула спасительная мысль у хитроумного Левы. – С них пусть там и спросят». Он знал, что почти все члены Совета завербованы ЧК еще в ту пору, когда свободно ездили в красный Харьков на анархистские конференции. Теоретиков там ловили на живца. То есть кое-кого из участников всяких всемирных ассоциаций безмотивников, синдикалистов, индивидуалистов, федералистов и террористов как бы по недосмотру расстреляли, а некоторым предложили стать секретными сотрудниками ЧК, чтобы снова не произошло какой-либо подобной роковой ошибки.

Вернувшиеся стали вербовать приятелей. На всякий случай. Смешной волосатый народ, умевший обо всем рассуждать, но не знающий, как вдеть нитку в иголку. Свою секретную деятельность в армии Махно они тоже вели крайне интеллигентно, придумывая наблюдения над батькой и другими махновцами и записывая эти фантазии в свои дневники. Агенты-фантазеры.

И тут выяснилось, что все члены Совета внезапно куда-то исчезли, причем не только из Махнограда, но и вообще с территории, где действовала махновская армия.

Редактор газеты «Путь к Свободе» Исаак Теппер уехал на какую-то конференцию в соседнее село, и, несмотря на то что конференция давно закончилась, он пока не вернулся. Арон Полевой просто растворился в воздухе. Яша Алый на два дня отбыл к родственнику.

Волин, как известно было Леве, находился в батькином логове, но тоже, как только хоть чуть-чуть пополнится казна, собирался ехать на конференцию в Париж.

Послали и за Осей Гутманом-Эмигрантом [11] . Этот – заведующий анархической типографией и заместитель Волина по изданию теоретической газеты «Набат» – всегда должен был быть на месте. Печатник по профессии, он и в эмиграции, в Америке, лет десять издавал анархистский листок и вернулся в Россию по идейным соображениям, как только Керенский дал народу свободу. Батько поручил ему еще одну почетную работу: печатание фальшивых кредиток и различных документов. И надо сказать, Иосиф с этим справлялся блестяще, выказал большой талант. В девятнадцатом году он своим талантом спас сотни махновцев, которые во время борьбы с красными, будучи раненными, попадали в большевистские госпитали по поддельным красноармейским книжкам. А в петлюровские больницы – по фальшивым петлюровским «посвидченням».

11

Теппер в 70-х годах выпустил книгу, записки тайного сотрудника ЧК, завербовавшего в агенты ЧК многих руководителей культпросветотдела армии Нестора Махно. Полевой и Алый остались в России, избежав наказания. Волин (Эйхенбаум) и Марин (Аршинов) вскоре чудом оказались в Париже. Иосиф Гутман якобы в 1920 году исчез бесследно. Но есть версия, что он благополучно перешел к красным и вскоре стал работать в ЧК по своей прежней «профессии».

Обнаружилось, что и Гутман исчез. Типография на месте, одежка его тоже на месте, даже пачка фальшивых «колокольчиков» осталась на столе, а сам Гутман исчез, и оказывается, его никто нигде не видел.

«Неважные наши дела, – подумал Задов. – Воевать с красными, когда они вот-вот возьмут Варшаву, теоретики не желают. И у Врангеля неожиданно оказаться тоже не хотят».

Зато отыскался Петька Марин-Аршинов, который вечно конкурировал с Волиным в борьбе за звание главного теоретика и историка махновщины. Хотя европейски образованный Волин мог за три минуты уложить доморощенного теоретика Марина на обе лопатки, Петька, бывший слесарь, неизменно выворачивался, напоминая о своем прошлом боевика, взрывавшего и убивавшего полицейских и порядком посидевшего во всех возможных русских, французских и австрийских тюрьмах.

Марин вошел, приглаживая свои поредевшие волосы.

– Я нужен? – спросил он у Задова.

К Леве он относился покровительственно, так как, хотя и было у них обоих прошлое террористов, Петр Андреевич родился на несколько лет раньше и, кроме того, каждый день исписывал по нескольку страниц будущей истории, тогда как Задов и заявления-то обычного был не в состоянии написать, не потрудившись над каждым словом по полчаса.

– Нужен, – сказал Лева. – Очень нужен.

Явилась и Галя Кузьменко, разгоряченная, с очередного школьного собрания, где все еще разбирали обстоятельства убийства двенадцатилетнего «деникинского поручика». Убежденная анархистка и как бы наследница батькиных дел, она одна старалась напомнить односельчанам о необходимости идейного воспитания детей. Она изобрела школьную игру «война махновцев с деникинцами». Целые дни подростки и даже малышня гонялись друг за другом с дикими воплями, пока наконец не зарубили самодельными саблями «деникинского поручика» – Сеньку Шаповаленко, двенадцатилетнего хлопца, происходившего из порядочной анархической семьи. Все это вызвало общую свару взрослых.