Минное поле

2

Гудели лестницы клуба МГУ, шумели коридоры. Гардероб был переполнен. Те, кто пришел позже, сваливали свои шинели, бушлаты, куртки прямо на столы, стоящий у зеркал в раздевалке. Ребята поправляли ремни, девушки одергивали гимнастерки, потряхивали коротко стриженными волосами. Стучали подковки армейских сапог и флотских ботинок, звенели медали (на флоте по этому поводу шутят: «Одна звенеть не будет, а от двух звон не такой»), звучали возбужденные голоса. И все это сливалось в устойчивый гул. Студенческий вечер был в разгаре. Казалось, фронтовики, штурмом бравшие чужеземные города, пришли теперь штурмовать университет.

Наверху в зале играл оркестр. Пары танцующих топтались буквально на месте: теснота, шагу не сделаете Широкая лестница тоже забита народом. Четверо приятелей — Михайло Супрун, Станислав Шушин, Жора Осетинов и болгарин Нико Ганев — спустились в курилку.

Павел Курбатов сразу куда-то исчез. Он напомнил в себе только в середине концерта. Увидели его хлопцы на сцене и удивились. Оказалось, он договорился с устроителем вечера почитать свои стихи.

— Я пока не бывал ни в Сингапуре, ни в Гонконге. Но, будьте уверены, я еще там побываю! — так начал он свое выступление.

В зале послышался смех:

— Во дает морячок! Валяй, валяй...

Павел поднял руку:

— Читать буду только при полном штиле.

Наступила тишина. Вздымая кулаки к самому лицу, Курбатов, что называется, выкатывал каждое слово, делая между ними непривычно длинные паузы.

Палуба гудела и стонала, Краска обгорала от накала!..

Прочитав довольно длинное цветистое стихотворение, словно кнутом полоснул по залу концовкой:

Я ром глушил, Я спирт хлестал. Сухой и крепкий, как кристалл!

Михайло стоял у самого входа в зал, видел на сцене ярко высвеченную фигуру Павла. Почему-то вспомнил о своем брате Иване, бывшем студенте Харьковского университета, подумал: «Как бы Иван отнесся к стихам Курбатова? Наверняка сказал бы: «Слушай, хлопец, по-моему, это хлестаковщина!»

Когда Павел после концерта проходил мимо, Михайло шутя заметил:

— Силен, маринист!

Курбатов уловил в словах насмешку, нахмурившись, бросил через плечо:

— Я разговариваю только с людьми одаренными!

Вот опять стычка, сегодня это уже вторая. Первая случилась в трамвае. Ехали по бульварному кольцу к Никитским воротам, стояли на задней площадке, Павел громко разговаривал, вертелся и толкнул девушку. Она зарделась, спрятав лицо в заячий воротник, недовольно буркнула:

— Вы здесь не одни.

Михайло заметил товарищу:

— Надо бы извиниться.

— Ты что? Перед каким-то тушканчиком!

Михайло промолчал.

В раздевалке случилась стычка посерьезнее. Паренек невысокого роста — лицо круглое, небритое, близоруко жмурящиеся под очками глаза воспалены — остановил Курбатова, начал высказывать свои претензии к его стихам, только что услышанным со сцены:

— Вы спекулируете на экзотике, так нельзя! Понимаете? Вот... Не надо украшать жизнь. Вот... Она и так хороша. Не следует прятать подлинное чувство за побрякушками. Вот... Поэзия не любит наигранности, она должна быть достоверной, как глоток воды. Вот... Не обязательно кричать о мандаринах, можно тихо говорить о картошке. Вот...

— Мальчик, у тебя температура! — Павел взмолился, оглядываясь на окружающих. — Ну честное слово, я устал, у меня нет времени выслушивать детский лепет. Мальчик, посторонись, ты несносен в своей банальности!

Курбатов попытался отодвинуть с пути назойливого студента. Студент, теряя самообладание, повысил голос до крика:

— А вы... а вы... банальный, как банан! Вот...

При этом он взмахнул рукой и чиркнул Павла ногтем по носу, нечаянно, конечно, по близорукости. И тут последняя капля переполнила чашу: Павел выпадом справа двинул студента в подбородок, студент, беспомощно взмахнув руками, грохнулся на паркет, высоко задрав протертые на пятках валенки.

3

Из МГУ пришло письмо о Курбатове. Такие письма обычно именуют «телегами». Съездишь куда-либо в командировку, смотришь — по твоим следам тащится «телега». Не дай бог повлечь за собой такую «телегу»! Обиженные в запальчивости накидают в нее такого, что потом не разгрузить. Каждое слово в ней приобретает дьявольски важный смысл. Если бы разобраться на месте, потолковать с обиженными по-живому — все можно уладить сравнительно легко. Но когда «телега» уже пришла, к ней надо относиться не просто, упростишь дело — она поедет дальше, в инстанции более серьезные. И если уж оттуда придет резолюция — не сносить тебе головы. Михайлу не хотелось давать этой «телеге» ходу. Правда, и покрывать Курбатова он не думал, считал, что необходимо обсудить его поступок, но по собственной инициативе, а не потому, что прислана «телега».

Партийное бюро собралось в директорском кабинете. Михайло Супрун поднялся над тяжелым столом.

— Кажется, все?

Он окинул взглядом кабинет. На кожаном диване удобно разместился Станислав Шушин, он спокоен и всем своим видом будто бы говорит: «К чему мыкота, к чему излишние расстройства? Ничего такого не случилось». Чуть дальше — заведующий кафедрой Пяткин Зосима Павлович. У него чудная привычка: прежде чем сказать слово, хмыкнуть. Студенты дали ему кличку «хмыкало». Зосима Павлович белобрысый, сутулый, ходит широким землемерским шагом. Сам о себе говорит, что он из архангельских мужиков, земляк Ломоносова. Но ломоносовского в нем мало. Зосима Павлович поклоняется чинам, верует в цитаты, лекции читает по конспектам, монотонно и тихо, на его занятиях хорошо пишутся стихи.

Тщательно обтянув на коленях армейскую юбку, вскинув голову, приготовилась к разговору Ксеня. Михайло называет ее «старшей на рейде». Как же, она уже на пятом курсе! Начинала учебу в институте еще до войны, затем последовал перерыв на четыре года (Ксеня служила на фронте медсестрой), сейчас кончает. И по годам и по опыту она, конечно, старшая на институтском рейде. Ксеня покровительствует молодым студентам — салажонкам. Если Павел Курбатов успел поплакаться Ксене, она возьмет его под свое крылышко.

Сан Саныч сидел в кресле развалясь. Его острые колени были высоко подняты, курилась прямая капитанская трубка, по кабинету плавал золоторунный дым, пахнущий сладостью сушеной вишни.

В углу, возле окна, на жестком стуле возвышался прямой как штык бывший капитан-артиллерист Барабин. Странный он человек: с глазу на глаз говорит с тобой мягко, даже застенчиво, но на собрании судит резко, без колебаний.

— Видимо, начнем?

Станислав подал голос:

— Чего же тянуть репу?