Мир богов

— Здравствуй, Аэлла! — усмехнулся Хаос и спрыгнул на землю. — В дом пригласишь или как?

— При условии, что ты пообедаешь со мной.

— Ладно, только у меня встречное условие…

— Хорошо, я не буду третировать тебя расспросами. Поедим в мирной семейной обстановке.

— Договорились, — кивнул Хаос.

Он позволил дочери взять его под руку, и она в безмолвном удивлении приподняла бровь.

— Ладно, ладно! Не такой уж я недотрога. Не веришь, спроси у матери, — проворчал Хаос. — Лучше расскажи, как вы тут живёте.

— Что ты имеешь в виду?

— Слухи утверждают, что у тебя гостила Сирин, смертная дочь Золотого императора.

— Я приютила девочку, когда она потеряла сознание от подарка феникса.

Миссис Фьюстер с любопытством покосилась на лицо отца, хранящее непроницаемо-спокойное выражение. Попутно у неё мелькнула мысль, что она уже подзабыла, как много Лотико унаследовал от деда, в том числе его красоту и досадную невосприимчивость к любви.

— Вижу, тебе это не нравится, — забросила она удочку.

— Да, — не стал отрицать Хаос. — Вам не стоило вмешиваться в семейные дела императора.

— Мы и не вмешивались! — запротестовала было миссис Фьюстер и тяжко вздохнула: — Но ты же знаешь Алконост. Дрянная девчонка не даёт Лотико прохода. Не знаю, как ей удалось, но она заставила его поймать Сирин в ловушку Антероса.

Хаос внимательно глянул на лицо дочери и неодобрительно поджал губы.

— Так-так! Неужели смертная девчонка сумела подобрать ключик к его сердцу? — проскрипел он. В отличие от внука у него был невыразительный монотонный голос.

— Вот не знаю… — заколебалась миссис Фьюстер. — Временами кажется что да, но мальчик всё отрицает и говорит, что ничего не изменилось.

— Знаю, ты желаешь сыну только добра. Поверь, Аэлла, будет гораздо лучше, если ты не будешь толкать его на глупости. Лотико ни к чему все эти любовные терзания. Они лишь замутят ему разум, а он и так ступает по тонкому льду. Как мой внук он слишком силён, а Золотой император злопамятен и до сих пор не простил нам, олимпийцам, борьбы за власть. Он только и ждёт, чтобы кто-нибудь из нас оступился, чтобы добить тех, кто ещё остался.

— Сама этого боюсь! — чуть не до слёз расстроилась миссис Фьюстер. — Вдруг император что-то злоумышляет, и наш мальчик попал в беду? — с отчаянием вопросила она и её волосы вновь начали подниматься, а глаза обзавелись внутренним веком.

— Ерунда! Аэлла, перестань нервничать, ничего с ним не случится, — сказал Хаос, опасаясь, что дочь снова впадёт в панику и улетит, довершив своё превращение. — Так ты говоришь, что феникс благоволит к смертной? — спросил он с оттенком любопытства, что случалось с ним крайне редко.

— Это не удивительно, ведь это он поспособствовал появлению на свет Алконост и Сирин, — сказала миссис Фьюстер.

Хаос хмыкнул.

— Ну да, если бы не напиток из пепла феникса, то Золотому императору было бы не видать потомства от смертной наложницы. Такие дети редкость и, главное, они не наследуют бессмертие, а смертные наследники императору ни к чему, они унижают его достоинство.

— Я одного не пойму, почему Сирин отправили в мир без магии?

— Думаю, у императора были на то веские причины.

— Интересно, какие? — с любопытством вопросила миссис Фьюстер.

Стоило ей успокоиться и жёсткие чёрные перья, появившиеся было на её голове, вновь улеглись мягкими светлыми локонами, а потемневшие глаза обрели прежнюю небесную голубизну.

— Мне-то откуда знать? Так спрашиваешь, будто я приближённый императора.

Видя, что отец больше не хочет говорить о Золотом императоре, миссис Фьюстер перевела разговор на другие темы. Правда, к тому времени они совсем близко подошли к водопаду, который шумел с такой силой, что она скорей догадывалась, чем слышала ответные реплики.

Скоро она заметила, что взгляд Хаоса то и дело обращается к высокой скале. Когда-то она обрушилась на дорогу, ведущую к левобережной части Расомского поместья, из-за чего теперь приходилось делать большой крюк. Скалу не трогали из-за Пана. В свои краткие визиты домой он постоянно пропадал на её куполообразной макушке, украшенной живописно изогнутыми соснами, и своей волшебной игрой на свирели заставлял часами грустить и радоваться окрестных крестьян.

— Нет, папа! Ты этого не сделаешь! — выкрикнула миссис Фьюстер, стараясь перекричать шум водопада.

— Вот зачем тебе эта морока? Напрямую здесь всего ничего, а из-за твоей дурацкой привязанности к мужу приходится давать здоровенного крюка, — проворчал демиург и, пряча насмешку, опустил руку. — Ладно, оставлю, всё как есть. В надежде, что она служит Пану предостережением. Ведь эту горную вершину ты пыталась обрушить ему на голову. Жаль, что не попала. Прыткий оказался подлец!

— Ну, зачем ты так? — вздохнула миссис Фьюстер. — Просто в то время я ещё не понимала, что любимых нужно принимать такими, какие они есть.

— Я бы с тобой поспорил, но тебя не переубедишь. У больных любовью одна общая черта: они слепы и глухи к доводам разума…

И тут, будто отстаивая своё право на любовь, запела свирель, да так нежно и страстно, что дрогнуло даже чёрствое сердце Хаоса.

— Никак твоё козлоногое счастье явилось, — заметил он и покачал головой, видя, какой радостью осветилось лицо дочери. — До сих пор не понимаю, что ты нашла в этом шуте. Конечно, ты у меня не красавица, но за тобой бегали далеко не последние из богов.

— Ну а мне нужен только Пан, — улыбнулась миссис Фостер. — Папа, давай не будем ссориться! У меня сегодня праздник: вы оба наконец-то вернулись. Будь ещё Лотико дома, моё счастье было бы полным.

— Я же сказал: не переживай! Во-первых, Золотой император не такой дурак, чтобы настраивать меня против себя. Во-вторых, Лотико — умный мальчик, он сумеет постоять за себя…

Льющаяся мелодия, серебряная и чистая, была настолько чудесна, что заставила умолкнуть не только Хаоса. Чтобы послушать божественного музыканта зачарованная наяда остановила бег воды и вышла на берег. Закрыв глаза, она взмахнула полупрозрачными руками и плавно закружилась, а волшебная свирель всё пела и пела, любя и тоскуя по той единственной, что дорога сердцу музыканта. Жалуясь, она пела о том, насколько он измучен долгой разлукой и одиночеством, но не смеет явиться любимой на глаза, боясь, что ему откажут в прощении.