Мир Калевалы

Влад не помнил, как бежал с этого болота. В доме, в деревне, где он остановился, до вечера приходил в себя. Ему нравилась сейчас спокойная тишина избы и надежность ее рубленых стен. Он все спрашивал себя: была ли там сила? Ближе к ночи – уже темнело – Влад вышел пройтись за околицу. Луна поплавком болталась в тучах. Тихо шелестели деревенские березы. Возле крайнего заброшенного дома, где клином подходил к дороге лес, на поляну навстречу ему вышел из-за старой ели лось Хийси с дуплистой, из пня сотворенной огромной головой и ударил его в грудь рогами.

Влад очнулся на том же месте минут через пять. Он был цел и невредим. Вернулся в дом. Собрался сразу и уехал в Питер.

На следующий после возвращения день, в бане, он сидел и рассказывал Гоше о случившемся. Он говорил, и его охватывало какое-то странное равнодушие к своей судьбе. И все беспокоил вопрос: почему обернулась к нему дева с красным молоком – мать непрочного железа?

Память о Калевала

Людмила Кленова

(Израиль)

Я помню, что в детстве когда-тоНашла я чудесную книгу.В ней строчки плескались крылато,Отдав меня чу дному мигуИ вдаль уводя за собоюВ страну, где суровые люди,Где море взъяренное воет,Рождая легенды и судьбы.Там Илматарь, Воздуха дочерь,И сын, богатырь Вяйнемейнен,С бедою сражались воочью,Пока ее призрак не пойман.И духа немыслимой силойНевзгоды они побеждали.У них я терпенью училась:Мол, дни и похуже бывали.Но, если мне трудно и больно,Прошу кузнеца: «Ильмаринен,Мне выкуй железную волю!Тогда я, как Хийси, отринуИ страх, и утрату надежды,И жизни мудреное скерцо…»Так эпос Финляндии прежнейВошел навсегда в мое сердце…

Так живи же, Калевала…

Где-то сумрачное небоНаклоняется над морем,Где-то ели-великаныОблака пронзают кроной.Там герои Калевала,Вейнямейнен, Ильмаринен,Переполнены достоинств,Переполнены страданий.Конь живет там огнегривый,Что из пламени родился,Непокорный, буйный Хийси,Необузданная сила.И предательство, и подлость,И коварство, и злодейство —Все, как в жизни, в этих рунах,В этих повестях былинных.Там красавицы, и ведьмы,И любовь в напевах долгих,И душевные страданья,И испытанная дружба.Там на де вице жениться —Не для каждого задача.Заслужить жену там нужноЛишь геройскими делами.И заданья все сложнее,И дела невыполнимей.Но герои есть герои,По плечу им испытанья.Сколько мудрости народнойВ этих снах запечатленных!Сколько песенности дивной,Что струится между строчек!Как из желудя сквозь времяПрорастает дуб могучий,Так из памяти нетленнойВырос эпос этот древний.Так живи же, Калевала,Путешествуй по столетьям!Ты – прекрасное твореньеДавней, сказочной Суоми!

Заколдованная Лоухи

Ольга Колари

(Финляндия)

Неприветливая северная земля.Песня родиласьИз мерцания дрожащих струн,Зова пастушьего рога,Радостей и горестей.Сказ родилсяИз зимних вечеров,Слабого света лучины,Угасающих голосов стариныУ мерно качающейся колыбели.Мир на мгновение останавливаетсяСлушать эхоОживающего дерева и металла,Силу древних заклинаний,Предание о сотворении мира.

Река Туонела

Роман Круглов

(Санкт-Петербург)

Загляни, и твое отражениеканет на дно —Гладь черна, молчаливаи не отдает ничего.Неизбежность забвенияхоть и известна давно,Но надеждой-молитвойпульсирует каждый живой —Ждет, что все же мелькнетогонек в этой бездне сырой…Кто во тьме не потонет,кто вспомнится через века?Если выйдешь из вод,то безликим, как древний герой —Лишних черт не запомнитпремудрая эта река.

Воспоминание о Калевале

Татьяна Кудрявцева

(Санкт-Петербург)

Неподалеку плескалось озеро Эриайнен. В нем плавала огромная розовая семга. В сине-зеленом лесу, таком же первозданно-акварельном, словно его только что насадил «Пеллервойнен, сын поляны, этот Сампса, мальчик-крошка», стояли мои малые дети и взирали на чистейшие высоченные сосны. По соснам бежала смола, небо просвечивало сквозь кроны всеми красками, как лоскутное финское одеяло. Под соснами полно было белых грибов. Их охристые крепкие шляпки казались прорисованными в серебристой хвое, точно кадр мультфильма.

Младшая дочка спросила: «Это мы в Калевале?»

Перед тем, как отправиться в Финляндию, я читала им эти руны.

Когда рождался эпос, мир был ребенком, может, оттого детям генетически близки мифы. Дети воспринимают сказания как реальность. Наверное, именно так и должно их воспринимать. Если соль будней перемалывается волшебной мельницей Сампо, бытие обретает свой золотой смысл. Этот смысл добыл Элиас Лённрот, который бродил по карельским селам, слушал, думал и записывал.

Мощный талант сказителей выстраивал шедевр литературы, вымешивая цемент на крепости национального характера. Элиас Лённрот – как раз и есть тот самый характер.

Все так житейски просто в его песнях-стихах: «Петухи еще не пели, и цыплята не кричали…» «Пчелка – быстрый человечек…» Природа для северных людей – не вне судьбы, она внутри каждого из них. Оттого и сосны здесь высоки, и вода чиста, и белки скачут без опаски. Кстати, дети мои ничуть не удивились тому, что «пчелка – человечек». И это было так же естественно, как ядреный лесной воздух над хрустальным озером.

Дом наших друзей стоял над этим озером. Я навсегда запомнила, как старый финн (звали его Эско) сказал тогда про собаку: «Она хороший человек. На нее нельзя кричать». Точно сказитель рун вечность назад – про пчелку. В памяти зацепилась еще одна фраза Эско: «Дом не должен быть крепостью, в крепости холодно, в дому должно быть тепло. Дом – это детская для всех людей». Эско не был песнопевцем, но рассуждал совсем как «старый верный Вяйнемёйнен». У озера Эско срубил баню. Баня была светла, точно горница. Каждая полка функциональна – на этой сушатся чистые травы, на другой стоят деревянные чаши для питья, любая дощечка гладка и бела. Должно быть, именно такую баню имели в виду сказители, для которых она являлась не просто элементом сюжета, но узелком на нитке жизни. Баня важная вещь – финны возводят ее с любовью и доскональностью. Вещный смысл в их повседневности естественно и непостижимо приближается к искусству. Душа Калевалы наивна и вместе с тем прагматична. Поэзия здесь не выдумка, она цветет в грубой жизни. Деревянные ковшик, ложка с цветочным узором, дверь с немудрящими рисунками, сарай, лет которому почти столько же, сколько рунам… Меня восхитил этот сарай над озером. Его строили столь же серьезно, сколь слагали руны. Хотя сарай, конечно, не был столь светел, как баня. В его темных высоких углах угадывалось мистическое присутствие страшной старухи Лоухи, редкозубой хозяйки Похъёлы.

Мы стояли с детьми у озера и смотрели, как солнце всходит. Оно было тепло-желтое, янтарное. Старшая дочка сказала: «Утка его снесла».

Утка из «Калевалы» постоянно возникала в наших мыслях, когда мы жили в доме Эско. Особенно после того, как Эско поведал о первом дне войны – моей родины и его. Через границу хлынул поток беженцев-ингерманландцев, народ побежал принимать их, размещать, кормить. Четырехлетний ребенок, который мало что понимал про войну, сидел один в доме с утенком. Утенок был его другом, мальчик носился с этим утенком, как с котенком. Утенок воплощал в себе непреходящий праздник жизни, все равно что восход солнца. И вдруг утенок умер у него на руках. Эско сказал: «Я сидел одинокий, как в пустыне, с холодным утенком у сердца. Солнце померкло». И признался, что такого безнадежного одиночества никогда больше не испытывал. За все прожитые годы. Мне пришла тогда в голову мысль, что утка недаром всплывает в «Калевале», «утка, та – красотка-птица, что гнездо себе слепила», утка для угров она и правда первоначало.

С тех пор прошла, наверное, приличная треть земного срока, мои родные девы, и старшая, и младшая, уже самостоятельно плывут по волнам жизни; наши разговоры с Эско вроде бы отодвинулись в прошлый век. Но озеро то живет во мне, как часть Калевалы.

Калевалу все так же читают во всех возрастах, особенно в детском. Интонации рун созвучны ребятам, они принимают их за свои собственные. Буквально сегодня я прочла строчки восьмилетнего Лени Пейнонена, только что открывшего для себя эту вечную книгу: