Мир на Земле

– Apr`es nous le dеluge? [37]

– Нет, здесь нечто иное. Страх перед Луной был вызван умышленно. Уверен. После удачной разведки вы один страх замените другим. И другой может оказаться хуже, ибо будет более реальным.

– Наконец понял. Вы хотите, чтобы мне неповезло?

– Да. Но только с вашего согласия.

– Зачем?

Его беличья с маленькими глазками физиономия неожиданно преобразилась. Он беззвучно рассмеялся, раскрыв рот.

37

После нас хоть потоп? (фр.)

– Я уже сказал, зачем. Я человек старомодных принципов, а значит, сторонник fair play [38] . Вы должны сейчас же ответить, а то у меня уже ноги болят.

– Надо было подложить подушки, – заметил я. – Что же касается вашей техники с дисперсией, пожертвуйте ее мне.

– Не верите в то, что я сказал?

– Верю и именно поэтому хочу.

– Стать Геростратом?

– Постараюсь не поджигать храмов. Мы уже можем выйти из клетки?

38

честная игра (англ.).

V. Лунный эффективный миссионер

Старт откладывали восемь раз. Во время отсчета то и дело обнаруживались неполадки. Сначала забарахлила климатизация, потом резервный компьютер сообщил о коротком замыкании, которого не было, на следующий раз замыкание было, но о нем не сообщил контролю главный компьютер, а при десятом countdown, когда уже походило на то, что я полечу, перестал слушаться ЛЭМ 4. Я лежал спеленутый и оплетенный липкими лентами с тысячью сенсоров, словно мумия фараона в саркофаге, с защелкнутым шлемом, ларингофоном на шее и трубкой подачи апельсинового сока во рту, положив одну руку на рычажок аварийной катапульты, а другую – на ручку управления, пытаясь думать о вещах приятных и далеких, чтобы не колотилось сердце, за которым на экранах наблюдали восемь контролеров одновременно, не спуская глаз с показателей давления крови, напряжения мышц, выделения пота, движения глазных яблок, а также электропроводности тела, которые выдают им, в каком страхе пребывает доблестный астронавт, ожидающий сакраментального «НУЛЬ» и грохота, который должен вытолкнуть меня наверх, но всякий раз до меня доходил, предваряемый сочным проклятием голос Вивича, главного координатора, повторяющий: «СТОП! СТОП! СТОП!» Не знаю, были ли тому виной мои уши или что-то играло в микрофонах, только голос его гудел, как в пустой бочке, но я об этом даже не заикался, зная, что, если вякну хоть слово, они примутся исследовать акустику шлема, притащив спецов по резонансу, и все это будет тянуться до бесконечности.

Последняя авария, которую техники окрестили бунтом ЛЭМа, была действительно поразительной и идиотской, потому что, среагировав на импульсы контроля, которые должны были лишь проверить его агрегаты, он начал шевелиться и вместо того, чтобы замереть после отключения, задрожал и собрался было вставать. Мешали ремни. Тогда он, словно чучело в эпилептическом припадке, принялся за них, чуть не разорвал всю эту упряжь, хотя техники поочередно отключали провода питания, не понимая, откуда у него берутся силы. Вероятно, была какая-то утечка тока, а может, наоборот, – приток. Импеданс, капацитанс, резистанс [39] – когда техники не знают, что происходит, они богатством лексикона не уступают медикам во время консилиума у постели безнадежно больного. Как известно, если что-то может испортиться, то когда-нибудь да испортится наверняка, а в системе, состоящей из девяноста восьми тысяч главных контуров и интегральных схем, никакое дублирование не дает стопроцентной гарантии. Такую гарантию, по словам Калевалы, старшего техника, дает только могила – покойник уже не встанет. Калевала любил повторять, что Господь Бог, создавая мир, не принял во внимание статистику и поэтому, когда начались неполадки в раю, принялся творить чудеса, только было уже поздно и даже чудеса не помогали. Разъяренный Вивич требовал, чтобы директор убрал Калевалу, который приносит нам несчастья. Директор верил в несчастья, но научный совет, в который обратился финн, не верил, так что Калевала остался на своем месте. В такой обстановке я готовился к лунной миссии.

39

Электротехнические термины, означающие соответственно: полное электрическое сопротивление, емкость конденсатора и активное электрическое сопротивление.

Я не сомневался, что и около Луны что-нибудь да откажет, хотя имитации, контроль и отсчет повторяли до умопомрачения. Меня только интересовало, когда это случится и в какую заварушку я попаду. Когда наконец уже пошло без сучка без задоринки, я сам прервал countdown, потому что стала неметь слишком туго перебинтованная левая нога, и, словно восставший из гроба фараон, я по фонии лаялся с Вивичем, который утверждал, будто сейчас у меня все пройдет само собой и нельзя слишком ослаблять бандажи. Однако я уперся, и им пришлось полтора часа распаковывать меня и вылущивать из всяческих коконов. Оказалось, кто-то – разумеется, никто не признался – помогал себе при затягивании защелок крючком, которым пользуются для набивания и чистки курительных трубок, и прибинтовал его лентой, охватывающей ногу, под коленкой. Из жалости я попросил, чтобы они не проводили следствия, хотя догадывался о виновнике, ибо знал, кто из моих опекунов курит трубку. В невероятно сенсационных романах о полетах к звездам такие штуки никогда не случаются. Там никогда не бывает, чтобы наглотавшийся самых эффективных снадобий астронавт «поехал в Ригу» либо чтобы у него сдвинулась насадка емкости для отправления естественных физиологических потребностей, из-за чего человек может не только обмочиться, но и наполнить этой благородной жидкостью скафандр. Именно такое случилось с первым американским астронавтом во время его суборбитального полета, но по понятным историко-патриотическим соображениям НАСА промолчало об этом факте, не сообщив ничего прессе, а когда газетчики все-таки пронюхали об этом, то астронавтика уже никого не интересовала.

Чем больше стараются, чем больше заботятся о человеке, тем вероятнее, что какой-нибудь дурной проводок будет пилить тебе под мышкой, застежка втиснется куда не надо и можно спятить от щекотки. Когда однажды я предложил помещать в скафандре управляемые снаружи устройства для почесывания, все сочли это шуткой и смеялись, но не умудренные опытом астронавты. Эти-то знали, о чем я говорю. Открытый мною «Закон Тихого» гласит: первой начинает свербить и чесаться та часть тела, которую никоим образом невозможно почесать. Щекотка прекращается только тогда, когда случается какая-либо достаточно серьезная авария, ибо тут уж волосы встают дыбом, по коже начинают бегать мурашки, а остальное доканчивает холодный пот, так и льющийся с человека. Сие есть святая правда, но Авторитеты сочли, что об этом не следует говорить, потому что это плохо сочетается с Большими Шагами Человечества, Направляющегося к Звездам. Хорошо бы выглядел Армстронг, если б, спускаясь по лесенке своего ЛЭМа, вместо того, чтобы сказать о Больших Шагах, заметил, что у него щекочет в подштанниках, потому что они сползли. Я всегда считал, что господа, контролирующие полет, которые сидят, удобно развалившись в креслах, потягивают пиво из банок и при этом подают превращенному в мумию астронавту добрые советы, ободряют и утешают, должны бы сначала сами лечь на его место.

Последние две недели, проведенные на базе, были не из приятных. Имели место новые покушения на Ийона Тихого. Даже после приключения с подложной Мэрилин Монро мне не сказали, что приходящую на мое имя почту вначале исследуют специальной аппаратурой для обезвреживания корреспонденции. Эпистолярная баллистика, как ее именуют специалисты, сегодня настолько развита, что заряд, способный разорвать адресата на куски, может находиться между листками сложенных вдвое праздничных поздравлений либо, чтобы было забавней, пожелания счастья и здоровья по случаю дня рождения. Лишь после смертоносного письма профессора Тарантоги, которое чуть не отправило меня на тот свет, и скандала, который я тогда учинил, мне показали эту машинку в бронированном помещении с наклонно установленными стальными блоками для гашения взрывной волны. Письмо вскрывают телехватателями после предварительного контроля рентгеновскими лучами и ультразвуком, чтобы взорвалось запальное устройство, если оно находится в конверте. Однако то письмо вовсе не взорвалось и его действительно написал Тарантога, а целым я остался благодаря тонкому обонянию. Письмо пахло то ли резедой, то ли лавандой, что показалось мне странным и даже подозрительным, потому что Тарантога – последний человек, который решил бы послать надушенное письмо. Поэтому, когда, бросив взгляд на слова «Дорогой Ийон», я начал смеяться, то с ходу понял, что все это вовсе не от веселья, к тому же истинная интеллигентность не позволяет мне смеяться без причины, словно идиоту, а посему – мой смех противоестествен. На всякий случай я быстренько сунул письмо под стекло, прикрывавшее письменный стол, чтобы читать сквозь него. Слава богу, у меня к тому же был насморк. Я крепко высморкался. Научный совет потом раздумывал, сморкался ли я непроизвольно или же сработал рефлекс разведчика, потому что я и сам не знал, что и как. Во всяком случае, только из-за чоха я вдохнул весьма малую дозу препарата, которым пропитали письмо. Кстати, препарат был совершенно новым. Смех, который он вызывал, был только прелюдией к икоте, настолько упорной, что прекращалась она лишь под глубоким наркозом. Я тут же позвонил Лоэнгрину, но он решил, что я проделываю глупые шуточки, потому что, разговаривая с ним, я то и дело принимался хохотать. С точки зрения нейрологии смех – первая степень икоты. В конце концов все выяснилось, письмо забрали два лаборанта в масках, а доктор Лопец и его коллеги принялись спасать меня чистым кислородом и, когда я уже перестал икать, а только хохотал, принудили читать газетные передовицы за два дня. Я и не предполагал, что за время моего отсутствия пресса и телевидение разделились на два лагеря. Одни газеты и программы давали все подряд, другие – лишь хорошие известия. Меня после возвращения из Тельца потчевали только вторыми, поэтому, будучи на базе, я думал, что после заключения Женевской конвенции мир действительно стал идеальным. Во всяком случае, можно было думать, что уж по крайней мере пацифисты-то чувствуют себя полностью удовлетворенными, но где там. О духе новых времен могла рассказать книга, которую мне однажды подсунул доктор Лопец. Автор доказывал, будто Иисус был диверсантом, подосланным, чтобы через искушение любовью к ближнему довести до распада еврейскую общину по принципу divide et impera [40] , что ему и удалось, а также к гибели Римскую империю, что также удалось, правда, немного позже. Сам Иисус и не догадывался, что он диверсант, да и апостолы тоже не знали, действуя с самыми благими намерениями, тем не менее известно, чтовымощено именно такими намерениями. Автор, имени которого я, к сожалению, не запомнил, утверждал, будто каждого, кто проповедует любовь к ближнему и мир людям доброй воли, надобно сразу доставлять в соседний полицейский комиссариат, дабы там установили, кто за этим в действительностискрывается. Поэтому неудивительно, что пацифисты быстренько переквалифицировались. Часть примкнула к движению протеста против кошмарной судьбы съедобных животных. Тем не менее потребление котлет и колбас не уменьшилось. Иные стали проповедовать идею братания со всем живым, а в немецком бундестаге восемнадцать мест завоевала партия пробактеристов, утверждавших, что микробы имеют такое же право на существование, как и мы, так что нельзя их мордовать лекарствами, а надобно перестроить генетически, то есть приласкать, дабы они начали питаться не людьми, а чем-нибудь другим. Всеобщая доброжелательность прямо-таки бушевала в мире. Не было согласия лишь в том, кто мешает ее распространению, хотя все соглашались, что врагов доброжелательности и доброты следует приканчивать. У Тарантоги я видел любопытную новую энциклопедию – «Лексикон страха». Раньше, объясняла книга, источником страха было Сверхъестественное: чары, колдовство, ведьмы с Лысой горы, еретики, атеисты, черная магия, демоны, кающиеся грешники, развратная жизнь, абстрактное искусство, свинина, а в промышленную эпоху страх перекинулся на объекты производства. Новый страх обвинял в губительных действиях помидоры (вызывают рак), аспирин (прожигает дыры в желудке), кофе (рождаются горбатые дети), масло (известно – склероз), чай, сахар, автомобили, телевидение, дискотеки, порнографию, аскетизм, противозачаточные средства, науку, сигареты, атомные электростанции, а также высшее образование. Я вовсе не удивлялся успеху «Лексикона». Профессор Тарантога считает, что людям необходимы две вещи. Во-первых, ответ на вопрос кто,а во-вторых, на вопрос что.В первом случае всех интересует, ктовиноват. Ответ должен быть кратким, указующим, ясным и выразительным. Во-вторых, людям необходимо знать то, чтоявляется тайной. Уже двести лет ученые раздражали мир тем, что всегда все знали лучше и больше. Как же приятно увидеть их беспомощность, когда речь заходит о Бермудском треугольнике, летающих тарелках, духовной жизни растений, а разве мы не испытываем удовлетворения, когда простая парижанка в моменты climacter [41] может предсказать все политическое будущее мира, а профессора в этом деле ни бельмеса не смыслят!

40

разделяй и властвуй (лат.).

41

переломный период в человеческой жизни; по мнению древних, годы, кратные семи (лат. от гр.).

Люди, говорит Тарантога, верят в то, во что хотят верить. Взять хотя бы расцвет астрологии. Астрономы, у которых, как известно, светлые головы и которые должны знать о звездах больше, чем остальные люди, вместе взятые, утверждают, будто звездам на нас начихать. Это-де гигантские шары раскаленных газов, вращающиеся от сотворения мира, и их связь с нашими судьбами наверняка значительно меньше, чем у шкурки от банана, на которой можно поскользнуться и сломать ногу. Однако же никого не интересуют шкурки от бананов, зато серьезные журналы публикуют астрологические гороскопы и даже существуют карманные компьютеры, у которых, прежде чем начать биржевую операцию, можно справиться, благоприятствуют ли ей звезды. Того, кто утверждает, будто шкурка плода может оказать большее влияние на судьбу человека, нежели все планеты вкупе со звездами, просто не станут слушать. Некий субъект появился на свет только потому, что его папаша, так сказать, вовремя не спохватился и именно поэтому стал его родителем. Родительница, зная, что произошло, принимала хинин, прыгала со шкафа, но это не очень-то помогло. Итак, субъект родился, окончил какую-то школу и теперь работает в магазине подтяжек, на почте либо в паспортном столе. И вдруг он узнает, что все обстоит совершенно иначе. Оказывается, планеты образовывали особую конфигурацию, знаки зодиака самым неумолимым образом располагались именно так, а не иначе, одна половина неба сговорилась с другой только для того, чтобы он мог родиться и встать за прилавок либо же сидеть в конторе. Это возвышает! Вся Вселенная крутится вокруг него и даже если не благоприятствует ему, даже если звезды располагаются так, что фабрикант подтяжек обанкротится, а он из-за этого потеряет работу, это все равно милее, нежели знать, насколько он звездам безразличен и в какой степени они о нем заботятся. Выбей у него это из головы вместе со сведениями о симпатии, которую испытывает к нему кактус в горшочке на окне, и что останется? Босая, бедная, голая пустота и безнадежное отчаяние. Так говорит профессор Тарантога, но, вижу, я слишком удалился от темы.

Запустили меня на околоземную орбиту 27 октября, и, стиснутый сотканным из датчиков исподним, будто новорожденный пеленками, я рассматривал родимую планету с высоты двухсот шестидесяти километров, слыша, как техники на базе удовлетворенно охают и удивляются тому, что на сей раз все-таки получилось удачно. Моя первая ступень – я имею в виду главный booster [42] – отсоединилась, как полагается, с точностью до долей секунды над Тихим океаном, но вторая не желала, и пришлось ей помочь. Она упала, кажется, где-то в Андах. Выслушав сакраментальные пожелания доброго пути, я лично взялся за рули и помчался сквозь самую опасную зону к Луне. Вы не представляете себе, сколько железяк от старых гражданских и военных спутников окружают Землю. Восемнадцать тысяч, не считая тех, которые понемногу развалились и наиболее опасны, потому что из-за незначительных размеров радар различает их с величайшим трудом. Кроме того, в пустоте полно обычного мусора с тех пор, как все вредные отходы, и прежде всего радиоактивные, вывозят с Земли мусороракетами. Итак, я летел, соблюдая величайшую осторожность, пока наконец не стало действительно пусто. Только тогда я отстегнул ремни и принялся проверять состояние моих ЛЭМов.

42

стартовый двигатель ракеты (англ.).

Включал поочередно каждого, чтобы почувствовать себя в нем, и осматривал грузовой отсек их кристаллическими глазами. Вообще-то дистантников у меня было двенадцать, но последний помещался отдельно, в контейнере, содержавшем, если верить надписи, банки с фруктовым соком – для обмана чересчур любопытных. Такой камуфляж не казался мне очень уж удачным, потому что, судя по размерам контейнера, можно было подумать, будто я стану в этих соках купаться. Внутри помещался герметически опечатанный цилиндр светло-голубого цвета, помеченный буквами ITEM, то есть Instant electronic module [43] . Там находился дистантник в порошке, top secret [44] , детище Лакса, и воспользоваться им я мог лишь в случае крайней необходимости. Мне был известен принцип его действия, но не знаю, стоит ли его сейчас раскрывать. Мне не хотелось бы превращать рассказ в каталог изделий «Джинандроникс» и телеферического отдела Лунного Агентства. У ЛЭМа 5 сразу же после включения начались легкие судороги. А раз он имел со мной обратную связь, я тоже начал вместе с ним трястись, словно в лихорадке, и щелкать зубами. В соответствии с инструкцией необходимо было немедленно сообщить о дефекте базе, но я предпочел этого не делать, зная по собственному опыту, чем такое сообщение пахнет. Они немедленно соберут конструкторов, проектировщиков, инженеров и знатоков электронной патологии, а те, обозленные прежде всего на меня за то, что я-де поднимаю шум из-за такой ерунды, как легкие конвульсии, которые вполне могут пройти сами, начнут выдавать мне по радио противоречивые советы, что с чем соединить, а что разъединить, каким амперажем долбануть бедолагу, потому как электрошок порой помогает, к тому же не только людям, собраться с мыслями. Если я их послушаюсь и это вызовет его новую небезопасную реакцию, они прикажут мне спокойно ждать, а сами примутся за аналоговое или цифровое моделирование, и при этом будут до хрипоты спорить, время от времени уговаривая меня сохранять спокойствие и беречь нервы. Коллектив распадется на два или три лагеря, как это обычно происходит с выдающимися врачами во время консилиума. Возможно, прикажут спуститься в грузовой отсек через внутренний лаз с инструментами, раскрыть ЛЭМу живот и направить на него переносную телекамеру, потому что вся электроника помещается у дистантника в брюхе: в голове для нее не хватит места. Придется мне действовать под управлением знатоков, и если случайно из этого получится что-нибудь путное, то все заслуги они припишут себе, а если ничего сделать не удастся, меня обвинят в бездарности. Когда еще не было ни роботов, ни дистантников и по невероятному везению не портились бортовые компьютеры, то выходило из строя что-нибудь попроще, например, гальюн в «Колумбии» [45] при испытательном полете.

43

Порошковый электронный модуль (англ.).

44

совершенно секретно (англ.).

45

Один из кораблей многоразового использования системы «Шаттл» (США).

Тем временем я удалился от Земли уже на 150 000 километров и все больше радовался тому, что смолчал о дефекте ЛЭМа. Пройденный путь означал уже свыше секунды запоздания при разговорах с базой; рано или поздно что-нибудь да дернулось бы у меня в пальцах – в состоянии невесомости трудно добиться точности движений, блеснул бы малюсенький огонек, означающий, что я сделал короткое замыкание, спустя секунду я услышал бы хор голосов с соответствующими комментариями. Теперь, заявили бы они, коли Тихий все испоганил, уже ничего сделать невозможно. Так что я помог избежать раздражения и им и себе.