Мир по дороге

Он уже велел принести Фербаку и его людям еды и лучшего пива. Всё это так и стояло нетронутое. Охранники не желали даже переменить одежду, грязную и мокрую после бешеной скачки. Глядя на них, рассуждать о преимуществах нардарских телохранителей перед саккаремскими как-то не поворачивался язык.

Потом явились два неприметной внешности человека, бедно одетые, с одинаковыми взглядами хищных куниц.

– Если людям дневного царства трудно что-то достать или сделать для господина и госпожи, шепни нам, – сказали они Фербаку.

Бывший сотник поблагодарил, и двое очень тихо исчезли.

Птичники в Рудой Веже тоже располагались внутри жилого холма. Когда там затеяли подавать голоса первые петухи, люди стали зажигать факелы, обмотанные смолёной паклей, и потянулись с ними наружу.

Волкодав всё не мог отделаться от крылатой чешуйчатой твари.

– Ради кого ты откраиваешь от своей жизни? – лез в уши назойливый голос, липкий, словно болотная жижа. – Я смотрю, ты, каторжник, совсем не знаешь людей… С чего ты взял, будто тебе отплатят добром или хотя бы скажут спасибо? Те, во имя кого ты лезешь из кожи, в свой черёд палец о палец для тебя не ударят… Да остановись уже наконец! Знай, я загодя сделал противоядие. Думаешь, ты один такой крепкий?.. Я даже выучился сберегать драгоценные капли, делая их нетленными, как муравьи в янтаре. Хочешь, я дам тебе лекарство прямо сейчас? Неужели ты предпочтёшь вернуться к полоумной старухе и умереть ничтожным, так и не познав настоящей силы, не отомстив и не…

Волкодаву надоело выслушивать упыря. Он оскалил зубы и ответил коротким движением на выдохе, под правую ногу. Птица странно забила крыльями, совсем как человек, падающий вместе с конём, и кувырком унеслась прочь.

– …не узнав, кто был твой родич…

Этих слов Волкодав почти не услышал. Впереди возникла решётка. Он рванулся к ней бешеным звериным прыжком, напролом сквозь тяжёлые кнуты мокрого снега. Он с невероятной ясностью видел преграду. Каждый прут был из обоюдоострого льда. Лунный свет превращал решётку в череду серебряных старинных мечей, числом двенадцать.

А за ней стояла высокая бледная женщина. Босоногая, с седыми распущенными волосами, в скорбной веннской понёве, расшитой белым по белому.

– С дороги!.. – захрипел Волкодав. – Не до тебя!..

Он с налёта высадил прутья. Ледяные мечи рассыпались мириадами радужных бус. По всему телу прокатился огонь, кровеносные жилы превратились в змей и полезли наружу из тела. Волкодав закричал, ослеп, начал падать вперёд, окунулся в благословенный холод и увидел вереницу факелов перед воротами Рудой Вежи.

Бледная женщина усмехнулась и отступила с дороги.

Фербака предупредил Мыш. Насторожив уши, чёрный зверёк приподнялся и тонко пискнул, а затем покинул мать Кендарат и заскакал к двери. Только тогда снаружи поднялась суматоха и послышались возбуждённые голоса.

Фербак едва не бросился на порог.

За время саккаремского мятежа он не то чтобы близко сошёлся с нелюдимым северным лесовиком, но узнал его, во всяком случае, достаточно, чтобы понимать: если венн отправился искать смерть, то вернётся не иначе как с куском её мантии в кулаке.

Волкодав шагнул через порог, на ходу засучивая рукав. Нагнулся за Мышом и сел на корточки перед Фербаком. Тот уже ждал его с заветной скляночкой и ножом наготове.

– Режь. Вот здесь, вдоль.

Кровь выглядела так, как положено выглядеть обычной человеческой крови. Не пенилась, не пузырилась, не шипела. С какой стати Фербак ждал чего-нибудь странного? И сам венн, против подспудных ожиданий бывшего сотника, не слишком переменился. Он даже не казался сильно измотанным. Разве что сидел сплошь мокрый, в волосах таял снег, спереди на рубашке расплылись кровяные разводы, да ещё глаза блестели, пожалуй, несколько диковато. А в остальном – каким уходил, таким и вернулся.

– Цеди, не жалей, – сказал Волкодав. – Молодой госпоже – вдвое!

Фербак тотчас вспомнил недоконченное наставление Кан-Кендарат.

– Что?..

– Она во чреве несёт.

– Погоди, как…

– Запах, – сказал Волкодав. – У неё запах ждущей рождения.

* * *

Светоч небесный, заступница мира людей,Матерь Луна, помоги нам в духовной нужде!

Тихое пение опутывало, увлекало за собой, понемногу вытягивало на поверхность. Волкодаву даже приснилось, что он смотрит на Луну, плывущую в полночной синеве среди редких звёзд. Потом возникло телесное ощущение: мех по голому телу. То, что радовало в детстве, не забывается никогда. Волкодав позволил себе ещё немного полежать с закрытыми глазами, вполне понимая, что долго будет вспоминать эти мгновения. Короткие мгновения, когда всё было хорошо. Всё было хорошо и ничто не гнало его вперёд…

Чуткая совесть отнюдь не находит грехаВ том, что целинные степи тревожит соха,Что по стопам лозоходца, пророка воды,Лом и лопата в земле оставляют следы.Новые саженцы мы прививаем в садуИ небывалое семя кладём в борозду,Чтобы колосья не мог погубить суховей,Чтобы ломились от яблок опоры ветвей.Как распознать в череде увлекательных дел,Где человеческой мысли отмерен предел?..Мало питья огородам, садам и скоту? —Чью-то поспешную мысль подхватив на лету,В плоть облекаем… И русло меняет река.И не тревожится совесть, не дрогнет рука.Зримой наградой за точный расчёт и трудыВ город приходят потоки прозрачной воды.К новой весне вековечный придвинулся круг…Что ж не оденется зеленью пойменный луг?Возле сухого колодезя вянут цветы:Лом землекопа нарушил земные пласты.Осень настала – и в нагромождение глыбГорестно тычутся стаи вернувшихся рыб.Гуси кружат над пустыней, тревожно крича…Где благодатный разлив, что всегда их встречал?Кажется, плачут и рыбы, и птицы, и зверь:«Что же случилось? Куда нам податься теперь?»

Что бы ни утверждала вера огнепоклонников, лучшими покоями в Рудой Веже всё равно считались такие, где имелись окна наружу. Деревянные ставни были распахнуты, лунный свет умывал лицо и левую ладонь Иригойена. Правую руку халисунца удерживала повязка.

Матерь Луна! Чья-то леность ходить за водой,Словно в бреду, обернулась вселенской бедой.Так почему ни строитель, ни зодчий, ни жрецПредусмотреть не сумели подобный конец?Поздняя мудрость – как желчью отравленный мёд…Даст ли она что-нибудь угадать наперёд?Матерь Луна! Наши жизни вписать помогиВ танец Вселенной, в его вековые круги,Чтобы потом не пришлось говорить никомуС болью о силе, доставшейся не по уму…

Мать Кендарат сидела на тюфяке у венна в ногах. В свете масляной лампы поблёскивала игла. Жрица зашивала и штопала хлопчатый рукав. Мыш дремал, нахохлившись у неё на плече.

Шевелиться не хотелось. Волкодав посмотрел в темноту между ставнями. Я что, проспал целые сутки?..

Он помнил, как Фербак торопливо встряхивал склянку. Потом был провал.

– Ты не спрашиваешь про тех двоих, – сказала жрица.

Да ладно, мать Кендарат. А то я тебя не знаю. Пожалуй, сидела бы ты тут так беззаботно, если бы противоядие подействовало не на всех.

– Бывает, плод в утробе забирает на себя всю отраву, но в этот раз вышло наоборот, – сказала она. – Тело матери защитило ребёнка. Полагаю, Дильбэр в должный срок воздвигнет родильную перекладину, и малыш увидит этот мир живым и здоровым. Ну, может, первые несколько лет ему будет требоваться чуть больше заботы. С другой стороны, не удивлюсь, если наследник вырастет поэтом или пророком…

Не наследник, а наследница. Кто носит мальчишку, пахнет не так. Погоди-ка… Дильбэр? Ты сказала – Дильбэр?..