Мир теней

приспичит. Маневрировать между столами было легко, поскольку ярко светила луна. И

когда я, открыв дверь, вышла в переход, то обнаружила, что и там фонарик мне не нужен.

Внутренний двор был залит светом. Судя по всему, миссию из-за туристов закрывали очень

поздно, потому что под карнизом перехода прятались большие желтые прожектора, которые

были нацелены на всякие представлявшие интерес объекты: высоченную пальму с

огромнейшим кустом гибискуса у основания ствола, фонтан, который работал, несмотря на

то, что все уже было закрыто, и, разумеется, статую отца Серра. Один луч освещал его

бронзовую голову, другой – лица индейских женщин у его ног.

Ужас какой-то. Хорошо, что отец Серра благополучно умер. У меня такое чувство,

что эта статуя его совершенно смутила бы.

Переход пустовал, как и двор. Вокруг не было ни души. Я слышала только слабый

плеск воды в фонтане и стрекотание сверчков где-то в саду. В действительности, здесь было

как-то на удивление спокойно. Я имею в виду, что ни одна из моих прежних школ не

действовала на меня так умиротворяюще. По крайней мере, эта школа производила такое

впечатление, пока позади меня не раздался требовательный голос:

– Что тыздесь делаешь?

Я мигом обернулась. Это была она. Просто стояла, прислонившись к своему –

простите, моему– шкафчику, и пристально глядела на меня, сложив руки на груди. Она была

одета в темно-серые слаксы – премиленькие, между прочим, – и в серый кашемировый

комплектик-двойку. На шее висело сборное жемчужное ожерелье: наверняка, когда она была

жива, слепо обожавшие внучку бабушка и дедушка дарили ей по одной жемчужине на

каждые Рождество и день рождения. На ногах ее красовались черные лаковые туфельки. Ее

волосы, блестящие в желтом свете прожекторов так же ярко, как и туфли, выглядели

гладкими и золотыми. Что ж, она была настоящей красоткой.

Жаль только, что снесла себе башку.

– Хизер, - начала я, снимая капюшон толстовки. – Привет. Извини, что беспокою… –

Вежливое начало никогда не помешает. – …Но я, правда, думаю, что нам нужно поговорить.

Нам с тобой.

Хизер не пошевелилась. Ладно, это неправда. Она сузила глаза. Они у нее были

светлые, серые, я думаю, хотя разобрать было трудно, несмотря на прожектора. Длинные

ресницы – накрашенные тушью – искусно подчеркивались обводкой темно-серого цвета.

– Поговорить? – передразнила Хизер. – Ага, разбежалась. Неужто похоже, что я хочу

разговаривать с тобой? Я про тебя знаю, Сьюзи.

Я поморщилась. Не смогла удержаться.

– Сьюз, - поправила я.

– Неважно. Я знаю, что ты тут делаешь.

– Вот и хорошо, - сказала я примирительно. – Тогда мне не придется ничего

объяснять. Не хочешь ли присесть, пока мы будем разговаривать?

– Разговаривать? С какой стати мне хотеть с тобой разговаривать? Ты что меня за дуру

держишь? Боже, ты воображаешь, что ты такая хитрая. Думаешь, что можешь вот так

запросто его занять?

Я моргнула:

– Прости, о чем ты?

– Мое место.

Она выпрямилась, отошла от шкафчика и направилась во двор, будто бы собираясь

полюбоваться на фонтан.

– Ты новенькая, - заявила она, бросив на меня взгляд через плечо. – Новенькая,

которая воображает, что может занять мое место. Ты уже получила мой шкафчик. И

собираешься украсть мою лучшую подругу. Я ведь знаю, что Келли позвонила тебе и

позвала на свою глупую вечеринку. А сейчас ты прикидываешь, как бы умыкнуть моего

парня.

Я подбоченилась:

– Он не твой парень, Хизер, разве не помнишь? Он с тобой порвал. Поэтому ты и

мертва. Ты вышибла себе мозги прямо перед его мамой.

Хизер выпучила глаза.

– Заткнись, - сказала она.

– Ты вышибла себе мозги перед его матерью, потому что слишком тупа, чтобы понять,

что ни один парень – даже такой, как Брайс Мартинсон, – не стоит того, чтобы умереть. – Я

медленно прошла мимо нее на одну из гравийных дорожек между клумбами. Не хотелось

признаваться даже самой себе, но мне было немного не по себе стоять под крышей перехода,

памятуя о том, что случилось с Брайсом. – Черт, должно быть, ты взбесилась, когда

сообразила, что сделала. Убила себя. Да еще так глупо. Из-за какого-то парня.

– Заткнись!

На этот раз она не просто сказала это. Она завизжала да так, что ей пришлось сжать

кулаки, закрыть глаза и ссутулить плечи, чтобы получилось как можно громче. Визг вышел

такой, что у меня зазвенело в ушах. Но никто не выбежал из домика священника, где в

некоторых окнах горел свет. Плачущие горлицы44, чье воркование я прежде слышала из-под

карниза в переходе, не издали ни писка с тех пор, как появилась Хизер, а сверчки прекратили

свою ночную серенаду.

Люди не слышат привидений – ну, то есть, большинство людей, – чего нельзя сказать

о животных и даже насекомых. Они чутко реагируют на присутствие паранормального.

Макс, собака Аккерманов, близко не подходит к моей комнате, и все из-за Джесса.

– Бесполезно так вопить, - попыталась урезонить я Хизер. – Никто тебя не слышит,

кроме меня.

– Как хочу, так и кричу, - огрызнулась она. И снова зашлась в визге.

Зевнув, я села на одну из деревянных скамеек у статуи отца Серра. В основании

статуи я разглядела мемориальную плиту. В свете прожекторов и луны ее легко можно было

прочесть.

«Преподобный отец Хуниперо Серра, - гласила надпись на плите, - 1713-1784. Его

праведные пути и самоотречение служили уроком для всех знавших его и принявших его

учение».

М-да. Надо будет посмотреть в словаре, что такое самоотречение, когда вернусь