Мир всем

Стежок за стежком, а я заново прокручивала в уме ленту странного сна с запертой дверью. Он казался настолько реальным, что я проверила, не ободрала ли ногти о железную обивку. Бабуся просила меня её помянуть. Я опустила шитьё на колени и задумалась. Обычно поминовение заключалось в стопке водки, покрытой кусочком хлебца и посыпанной на могилку крупе для птичек. Но бабуся и мама похоронены где-то в общем рве, кроме того, я была совершенно уверена, что бабуся хотела от меня нечто иное, тем более, что ни она, ни я водку не пили.

Конец ноября в Ленинграде выдался сырой и тёмный. Пока я добиралась до работы, ветер несколько раз предпринимал злую попытку толкнуть меня в спину. Но я стойко держалась на ногах, обходя осенние лужи.

Плохая погода — не повод для уныния, особенно если вспомнить, что из булочной тянет свежим хлебом (пускай по карточкам, но он есть в достаточном количестве), в водопровод поступает вода, а в домах горит свет. Тем, кто пережил войну и блокаду, грех жаловаться на временные трудности, надо работать, поднимать страну и смотреть в будущее с оптимизмом.

Выпалив про себя тираду, я ввалилась в тёплый вестибюль школы, уже наполненный звоном детских голосов. Учителя раздевались в закутке, отделённом от основной раздевалки фанерной перегородкой. Неподалёку разговаривали две уборщицы. Я не вникала в чужую беседу, пока слух не выхватил слово «помянуть».

— Сегодня же Михаил Архангел, — скороговоркой сыпала юркая старушка Анна Ивановна. — Пойду в церковь, помяну сына с мужем. Панихидку закажу, свечки поставлю, глядишь, на душе полегче станет.

При виде меня уборщицы замолчали, а во мне словно что-то встрепенулось и затеплилось: церковь, конечно! Вот что имела в виду бабуся! Я перевела дыхание, окончательно отрешаясь от странного сна — ночные образы напоследок стукнулись в тяжёлую дверь и растворились при свете дня. Я задумалась: в церковь учителям дороги нет, увидят — уволят с треском. Кроме того, я понятия не имела, где в Ленинграде открытые церкви. Внезапно вспомнились слова случайной женщины про Новодевичье кладбище и про то, что ходить на кладбище никто не запрещает, и решение пришло само собой.

Обычно после уроков я задерживаюсь в школе на пару часов, чтобы подготовить класс к завтрашнему дню, поговорить с другими учителями или сходить в библиотеку подобрать методический материал. Но сегодня, едва закрылась дверь за последней ученицей, я понеслась в раздевалку и надела шинель со скоростью бойца во время объявления тревоги. С Васильевского острова до Новодевичьего кладбища придётся долго добираться на двух трамваях, и хотелось бы засветло попасть в нужное место.

Подумалось, что сразу же по моём приезде в Ленинград незнакомая женщина не зря упомянула про могилу генеральши Вершининой, словно знала, что мне пригодится. Я много раз замечала, что судьба часто указывает на правильные шаги, только мы почему-то не слышим её подсказок и продолжаем с упорством гнуть свою линию.

Мне повезло, что трамвай нужного номера подошёл почти сразу. Я протиснулась к окну на задней площадке, чтобы не пропустить вид с моста Лейтенанта Шмидта, когда отблески ноябрьского солнца обольют осенним золотом фигуру Ангела на шпиле Петропавловского собора и блёстками заиграют на тёмной ряби Невы. Около Гостиного Двора мне опять подфартило с пересадкой и даже нашлось место около суровой кондукторши с крутыми черными локонами из-под синего форменного беретика. Маленькой я мечтала стать кондуктором и носить такую же кожаную сумку с прикреплёнными на грудь рулонами трамвайных билетов. Говорят, в блокаду, когда на линию двинулись первые трамваи, люди плакали и целовали их металлические борта, а я тогда уже служила.

Милый ленинградский трамвай! Мне захотелось погладить край деревянного сиденья, ощутив пальцами лакированную гладкость досок. В начале войны на трамваях подвозили боеприпасы на линию фронта, которая подступала вплотную к городу. А зимой сорок второго трамваи встали, и оборванные провода мёртво лежали на земле, пока окончательно не вмёрзли в ледяную корку. Под приглушённый шум пассажиров и короткие звонки трамвайного сигнала мысли перекинулись на предстоящую встречу с кладбищем, и я поняла, что волнуюсь.

Трамвай остановился около здания бывшей церкви с обрубленными куполами. Даже обезглавленная, она поражала чистотой форм и величественностью. Покопавшись в памяти, я вспомнила, что на Международный проспект [5] выходил фасад Воскресенского собора Новодевичьего монастыря, ограждённый длинной каменной стеной. Впереди в нужном мне направлении шли две женщины в платках, повязанных по-крестьянски вокруг горла. Навстречу с тросточкой важно вышагивал одышливый старик с тростью в руках. Встретившись со мной взглядом, он демонстративно повернулся в сторону собора и перекрестился, словно бравируя своей храбростью.

5

Международный проспект — ныне Московский.

Погнутая калитка на одной петле пропустила меня во двор с лоскутными кусками разбитого асфальта. Справа от собора шли корпуса хозяйственных флигелей. Женщины в платочках уверенно двигались вперёд, и я пошла за ними, едва поспевая за их быстрой походкой. Нас, переживших войну, руинами не удивить, но одно дело разруха, нанесённая рукой врага, и совершенно другое — сознательное уничтожение истории своей страны. Разорённый, но всё ещё могучий монастырь придавливал к земле немым укором одних за то, что сотворили, а других за то, что позволили сотворить.

Поворот, ещё поворот, и я шагнула за кладбищенскую ограду, окунувшись в тишину и покой. Осень бросала под ноги охапки кленовых листьев. Пёстрыми ворохами они укутывали надгробные плиты и покосившиеся памятники. Прелая листва яркими сполохами устилала небольшие лужи после вчерашнего дождя. Пожухлая трава покорно склонялась перед наступающей зимой, зная, что весной возродится снова. Неподалёку от входа посетителей встречал мраморный ангел с отбитыми крыльями. Зияла чёрными прорехами разбитая часовня в готическом стиле. Я дошла до памятника на могиле Некрасова — высоком постаменте, увенчанном бюстом и надписью у подножия: «Сейте разумное, доброе, вечное. Сейте! Спасибо вам скажет сердечное Русский народ…»

Я и не знала, что Некрасов похоронен на Новодевичьем кладбище. «Стыдно, а ещё учительница», — сказала я себе, делая зарубку в памяти взять в библиотеке томик стихов Некрасова и перечитать. Через десяток шагов от могилы Некрасова в поле зрения обрисовался тёмный силуэт ещё одного бюста на чёрном гранитном камне — Сергей Петрович Боткин. Его имя известно любому ленинградцу благодаря больнице, которую по старинке именуют Боткинскими бараками.

Немного постояв в растерянности, я заметила движение в глубине кладбища, прямо напротив упокоения доктора Боткина. Там! Я сделала несколько шагов и замерла, настолько реальной казалась бронзовая фигура в простом хитоне, ниспадающем мягкими складками до каменного холода гранитного камня [6] . Он просто стоял, задумчиво опустив глаза долу, со спокойным смирением человека, готового без ропота принять свою судьбу. Позади высился огромный тёсаный крест и нагромождение камней, два из которых хранили на себе имя Анны Акимовны Вершининой и эпитафию. Я шёпотом прочитала: «Возьмите иго Моё на себя и научитеся от Мене, яко кроток есмъ и смирен сердцем, и обретите покой душам нашим».

6

Скульптор Пётр Осипович Кюфферле.