Мираж

— Об этом не беспокойтесь. В Новочеркасске генералов много собралось. У них настоящая причина беспокоиться: кем им командовать. Ждут таких, как мы.

Леонтий вновь задремал и проснулся в настоящей России. В такой, какой она всегда была и какой должна и остаться. В той России, которую изобразил её любимый поэт: яркий чистый снег под весёлым утренним солнцем. На станции Новочеркасск, на прибранном почти пустом перроне их встретили несколько настоящих юнкеров — шинели пригнаны, сапоги сверкают, шпоры позвякивают, на погонах вензеля: М или К.

— Господа, поздравляем вас с приездом на православный Дон!

— Благодарим за встречу, господа!

Проходя мимо здания вокзала, Дымников указал Вальковскому на расклеенные на его стенах воззвания:

— Об этом я вам и говорил — генералы ищут солдат.

Генерал Алексеев: «Вступайте в ряды Добровольческой армии [19] ! В поход на предателей и немецких шпионов! За спасение и возрождение Великой России!»

Есаул Чернецов: «Казаки, русские люди! Приходите в мой партизанский отряд, чтобы сражаться против предателей-большевиков, как сражались наши предки — партизаны войны 1812 года!»

19

Добровольческая армия — формировалась с ноября 1917 г. на добровольной основе, позднее комплектование шло за счёт мобилизации. В январе 1918 г. армия насчитывала около 4 тысяч человек, в ноябре — 30—35 тысяч. Действовала совместно с частями Каледина. В октябре 1919 — в марте 1920 г. армия потерпела поражение, её остатки эвакуированы в Крым, где вошли в состав армии П.Н. Врангеля.

«Русские люди! Вступайте в отряд Белого Дьявола! Смерть врагам России и православия!»

Встречавшие объяснили, что «Белый Дьявол» — это казачий охотник Греков, с особой жестокостью расправляющийся с пленными: не расстреливает их, а рубит шашками.

На площади порядок. Даже городовой прогуливается, румяный от мороза, греется, постукивая рукой об руку. В витрине магазина — колбасы, сыры, пирожные... А самое потрясающе прекрасное — отряд юнкеров, вышедший с песней из боковой улицы на площадь:

Гимнастёрки тонные, сапоги фасонные Это юнкера-гвардейцы идут! Эй, песнь моя, любимая! Буль-буль-буль бутылочка Казённого вина. Скачет и мчится лихая батарея, Стальные пушки на солнце блестят! Эй, песнь моя, любимая!..

Шагали они особенной юнкерской походкой, выбрасывая руку чуть в сторону: винтовки в положении «на плечо», штыки выравнены, подняты высоко, по-гвардейски; лязгают шпоры в такт чётким шагам. Вот она, истинная Россия.

Из магазина тем временем вышел железнодорожник в шинели и фуражке, хмурый и небритый, с буханкой хлеба в руке, посмотрел вслед юнкерам, сказал со зловещей угрозой:

— Понаехали воевать, мать вашу!.. Кадеты... Всех вас уложим!..

На последние выборы полкового комитета приехал из Петрограда Заботин. Собрались в штабной комнате. Всё было другое, и все были другие. Никаких «здравия желаю», никто не собирался ждать, пока соберутся офицеры и явится сам полковник. В дверях толкотня.

Заботин поднялся, как самовластный хозяин, и начал по-петроградски:

— Товарищи! Сейчас у нас по всей России новая власть, и я как уполномоченный властью к вам из Петрограда. Мы там раздавили контру юнкерского мятежа во главе с офицерами. А все эти мятежи, вся контрреволюция идёт от того, что до сих пор командуют офицеры. Нам не нужен в командиры полковник Кутепов. Мы выберем своего солдата или унтер-офицера. А Кутепов, конечно, грамотный и может полку пользу принести. Тут как-то за него один писарь очень заступался. Наверное, полковник хорошо знает писарское дело, вот я и предлагаю выбрать Кутепова писарем хозяйственной части полка. Пускай наводит там порядок. Кто за? Абсолютное большинство. Принято. А теперь...

Все офицеры поднялись и покинули это собрание. Кутепову, не присутствовавшему на нём, сейчас же передали о позорных выборах. Офицеры столпились в его кабинете.

— Господа, — сказал полковник. — Мы обязаны сохранить знамя полка, не ждать, пока его разорвут «товарищи». Сейчас на постах ещё старый караул, подчиняющийся мне. Давайте воспользуемся этим и спасём Преображенское знамя.

Малевский-Малевич взялся за дело. Он вошёл в помещение, где шло собрание и оттуда раздавался громкий смех, и очень официально, словно действуя в соответствии с какими-то правилами, обратился к Заботину:

— Товарищ председатель собрания! Ввиду снятия полковника Кутепова с должности командира полка прошу в соответствии с уставом поручить полковнику снять старый караул, а также принять старое знамя для передачи в музей для хранения.

— Нехай берут! — закричали солдаты. — У нас нынче красное знамя будет!.. И караул свой поставим. Голосуй командира, Заботин!

Кутепов твёрдым командирским шагом подошёл к караульному помещению, вызвал начальника караула капитана Зуева.

— Господин капитан, — сказал полковник. — В связи со снятием меня с должности командира полка я снимаю караул. Приказываю вам снять все посты и передать оружие и имущество новому командиру полка. По договорённости с полковым комитетом знамя полка прошу лично вас взять с поста номер один и принести в чехле в мой кабинет. В кабинете уже появились бутылки с бимбером, и успевший захмелеть Малевский-Малевич лежал на диване, плакал и вспоминал былые победы.

— Капитан Зуев, приказываю вам снять чехол и отделить знамя от скобы и древка.

Перед офицерами развернулось смятое Георгиевское знамя.

— Господа офицеры! — скомандовал Кутепов, и те, кто мог стоять, приняли положение «смирно». — Вольно! Предлагаю желающим на память отрезать части знамени — здесь где-то есть ножницы — большевики всё равно его уничтожат, как символ царского режима.

Всего несколько человек воспользовались предложением полковника.

— Я беру себе Георгия. Буду носить на груди рядом с портретом матери. А вам, капитан Зуев, поручаю сохранить то, что осталось, — сказал Кутепов, а потом спросил:

— Или поручим другому, а вы со мною на Дон? А если хочешь, доверши демобилизацию, езжай в Петроград, береги полковое добро и, когда немцы займут город, сбереги жён, детей и всех, кого надо.

— Всё равно на Дону встретимся, Александр Павлович.

1917. ДЕКАБРЬ

Корнилов его не принял.

Наверное, в манерах Кутепова, во взгляде, в движениях что-то осталось от того недоростка, юноши с чужой фамилией. Хоть по законам Российской империи она, конечно, правильная, полученная от усыновившего его отчима, но ведь был и настоящий отец, и что-то осталось в нём от него. Что-то осталось и от юнкера, изо всех сил старавшегося преуспеть, поскольку другого хода в жизнь не было. Тогда преуспел — стал фельдфебелем. Вероятно, в нём осталось нечто такое, что начальники с командирским чутьём сразу угадывают, решая, что не надо с ним дипломатничать, подыскивать службу, убеждать, уговаривать, а без долгих объяснений можно отдавать приказ и направлять туда, где требуется настоящая военная служба — убивать врагов. Вот и Алексеев...

Принял его в старой генеральской форме, помятой, плохо почищенной. В глазах — непреходящая усталость. Вежливо расспрашивал о том, как добрался, как устроился. Не рассказывать же, что в офицерском общежитии пришлось чуть ли не стрелять в дежурного, не желавшего предоставить комнату полковнику, известному алексеевцу, или о ночном шуме, возникшем у входа в общежитие. Молодая женщина кричала, что здесь живёт её жених и требовала от дежурного, чтобы этого жениха немедленно разыскали и предоставили ей, не то она утром вызовет из станицы казака-отца, и он тут всё разнесёт. Едва уговорили её отложить встречу с женихом до утра. Женихом оказался... поручик Дымников. Утром он смотрел на полковника круглыми честными глазами и говорил: «Всё же как хорошо, что в расположение воинской части не пускают посторонних. Какая она невеста? Переночевал два раза, а она размечталась». Упоминание об отце, правда, заставило его задуматься. Вновь напоминая лицом Дантеса, поручик говорил: «Может, на операцию против красных напроситься или податься в отряд к Чернецову? Как вы думаете, Александр Павлович?»