Мираж

Кое-как, с трамвая на трамвай, кружа и прячась, добрался Меженин до Курского вокзала, где его ждали двое друзей-единомышленников в солдатских шинелях. Они втроём решили пробираться на Дон к Корнилову, чтобы беспощадно бить взбунтовавшийся сброд, разрушивший первое в России свободно избранное Учредительное собрание — вековую мечту русской интеллигенции.

1918. ФЕВРАЛЬ

Какой там батальон или полк — лучше не вспоминать. Если б идти на пулемёты, отбиваться от фанатиков матросов под Таганрогом, карать взбунтовавшихся матросов — тогда Кутепов при деле, тогда он впереди. А отступать без боя, уходить неизвестно куда, лишь бы спастись, — все становятся штабными бонапартами и рвут друг у друга должности. На последнем, самом чёрном, ростовском военном совете он молчал и, если вокруг кто-то возмущался, роптал, одобрял, безнадёжно вздыхал, то по его резкому взгляду, вздёрнутой бородке и решительному лицу никто не смог бы понять, на чьей он стороне: хитрых алексеевцев, храбрых корниловцев или дипломатичных деникинцев.

Вернулся Кутепов во временную квартиру, предоставленную ему в доме какого-то местного миллионера, зажёг керосиновую лампу, сел за столик, раскрыл оперативную карту Кубанского края. Итак, от Ростова по железной дороге, затем поворот, переправа у Ольгинской...

В дверь осторожно постучали.

— Господин полковник, к вам поручик Дымников. Говорит, что вы ему назначали.

Леонтий уже не выглядел ни петроградским адъютантом, ни Преображенским офицером: плоховато выбрит, обычно спокойные большие глаза потускнели, потеряли мужской вызывающий блеск.

— Вашу просьбу никто не может удовлетворить, Леонтий Андреевич, — сказал Кутепов. — Даже Деникин. Я говорил с Антоном Ивановичем: в Добровольческой армии офицеров-артиллеристов на несколько дивизионов, а орудий... Знаете, каков наш артиллерийский парк? Десять трёхдюймовок. На всю так называемую Добровольческую армию. Да и в ней-то едва четыре тысячи солдат и офицеров. Юнкера михайловцы и константиновцы произведены в прапорщики. Деникин сказал: «Пусть ваш Дымников захватит большевистскую батарею, и я её ему отдам». И ещё сказал, что откуда-та помнит вашу фамилию. Никогда не встречался, но помнит.

— Идём на Кубань? — спросил Дымников.

— Уже все знают. Совещание давно кончилось.

— Деникин уговорил Корнилова. Тот хотел в Сальские степи.

— Деникин — прихвостень Алексеева. Он называет всех, кто за Корнилова, — «необычайными»!

— Господин поручик! — Кутепов поднялся, за ним, конечно, встал и поручик. — Я запрещаю вам непристойно отзываться о генералах Добровольческой армии. Они — наши командиры, наши полководцы. Куда бы мы ни пошли, мы идём с ними на Москву.

Вновь сели.

— А вы, Александр Павлович?

— Я командир третьей роты офицерского полка. Записал вас к себе. Командир полка — Марков. Форма — чёрные погоны. Траур по России.

— Конечно. Кто же ещё? Друг Деникина. Вместе страдали.

— Поручик, — снова, было, возмутился Кутепов, но успокоился и махнул рукой. — Ладно, Фёдора Ивановна.

— Когда выступаем?

— 26 февраля [22] .

1918. МАРТ

22

3десь и далее новый стиль.

Те, кто выжил, навсегда запомнили высокий весенний свет этого первого боя, распростёршуюся чернь кубанских полей, слегка подернутых изумрудными всходами, хриплый стрекот скворцов и тяжкий топот солдатских сапог. Сначала шли строем, шпор давно уже не было, и обувь разбилась. Однако пели новую строевую:

Слушайте, братья, Война началася. Бросай своё дело, В поход собирайся...

«Бросай своё тело», — мысленно переиначивал слова песни Дымников. Своё изнурённое, истощавшее, давно не мытое. Бросай под пулемёты, под штыки озлобленных пролетариев. Бросай его окровавленным куском на дороге на потеху мародёрам-садистам, на угощение хищникам.

Сзади перекатами возникали вопли восторга — вдоль колонны скакал Корнилов на буланом коне в сопровождении нескольких текинцев в огромных чёрных и белых папахах. Все кричали «ура!», и Дымников кричал, отмечая про себя, что по посадке всегда узнаешь провинциала-инородца.

Кутепов шёл впереди роты с винтовкой на ремне. В ожидании генерала остановился, снял винтовку, отдал честь. Корнилов остановил коня, поздоровался дружески, затем крикнул неожиданным для щуплого своего тела басом: «Здравствуйте, молодцы, герои-офицеры!» В ответ прокатилось новое «ура!».

После короткого привала пошли вольно, без строя, вроссыпь. Возникли слухи о возможном бое перед следующим населённым пунктом. Это уже не казачья станица, а русское село Лежанка.

Роты местами перепутались. Празднично трогательная голубизна неба настраивала на мысли о добром, великом, человеческом. Дымников поравнялся с Романом Гулем [23] — интеллигентным офицером. Тот улыбнулся и сказал:

— Хорошо. Послушайте стихи:

Расходились и сходились цепи, И сияло солнце на пути, Было на смерть в солнечные степи Весело идти...

23

Гуль Роман Борисович (1896—1986) — участвовал в «Ледяном походе» как рядовой боец корниловского офицерского ударного полка. Эмигрировал в 1919 г. Известен как автор книг о белом движении «Ледяной поход. С Корниловым», мемуарной трилогии «Я унёс Россию. Апология эмиграции» и многих других.

— Хорошо, — согласился Леонтий. — Если бы...

— Да, — понял Гуль, — эта дорога не на Москву.

— Разумеется. Был Главковерхом и до Питера не дошёл, а здесь...

— Хочет захватить Россию с помощью тысячи прыщавых юнкеров, — усмехнулся Гуль, вспоминая странных героев русской истории.

— Почему же вы здесь?

— Всё те же историко-романтические восторги. Тронется волна национального возрождения. Во главе — национальный герой, казак Лавр Корнилов. Вокруг него объединятся все, забыв партийные и классовые счёты. За Учредительное собрание пойдут стар и млад. Буржуазия — Минины, офицерство — пожарские. Флаги, знамёна, оркестры, играющие новый гимн. И армия возрождения, горящая одной страстью: счастье родины, счастье народа русского — идёт как один. Она почти не встречает сопротивления. Ведь она — народная армия... Мираж...

Дорога плавно поднималась. Показались окраинные хаты и сараи. Ряды замешкались, офицеры искали своих, и Дымников увидел, что прямо на него с винтовкой наперевес идёт Меженин. Осунувшийся, подсохший, злой, по-боевому ссутулившийся. Сейчас убьёт. Или потом, в бою, в спину.

Но выстрел раскатистым весёлым хлопком прозвучал вверху, над первыми рядами. Порхнуло лёгкое белое облачко шрапнели, хлёсткий град сыпанул по земле, по людям. Кто-то закричал, требуя Таню и Варю — медсестёр, на которых Леонтий строил некоторые планы, обязательно связанные с хорошей баней.

Как бы не заметив Меженина, поручик устремился к своей роте. Кутепов стоял в окружении помощников. Соболь по обыкновению чуть ли не на ухо докладывал ему что-то. По дороге двигались верховые, за ними катились два орудия. Подъехал Деникин в сопровождении адъютанта. Шрапнель рвалась всё ближе. Генерал бравировал. Спешился, снял фуражку, утёр носовым платком лицо — ни дать, ни взять, мужичок на пашне, но с хитрецой: всё вижу, своего не отдам. Поговорил с Кутеповым о начинающемся бое:

— Регулярные войска. 154-й Дербентский полк перешёл на сторону красных. Надо драться всерьёз. Вы, Александр Павлович, идёте прямо в лоб. А вот и артиллерия для вас. Батарея на прямую наводку.