Миры Пола Андерсона. Том 19

— Это нам и учителя говорят. Вот почему я и боюсь, что все это окажется просто ложной тревогой.

— Нет, я так не думаю. Видишь ли, организация отъезда кон­ституционалистов на Рустам была уловкой, рассчитанной на то, чтобы от них избавиться. Но те, кто попал на корабли, вовсе не исчерпывали всех конституционалистов на Терре, не говоря уж о множестве других диссидентов. Как только мы стали посылать туда свои сообщения, наш пример, вероятно, послужил определенным психологическим толчком и породил у многих стремление после­довать нашему примеру. Я подозреваю, что у правительства не было другого выбора, кроме решения снова запустить космические программы, во всяком случае хотя бы на несколько десятилетий, пока политический климат снова не стабилизируется. Они говорят, что ищут и другие пригодные для обитания планеты... Нет, я ду­маю, что этот флот с переселенцами действительно на подходе.

— Но почему наш народ против них?!

Боль, прозвучавшая в этом вопросе, удивила Коффина.

— Ну... хм... ну... кое-кто боится отрицательных последствий для нашего общества. Но далеко не все, Алекс. Уверяю тебя, сред­ний понизовщик не имеет ничего против прибытия нескольких тысяч новых колонистов.

— Но зато средний горец...

— Никто ведь еще не проводил голосования. Я сам еще не уверен в том, какой может быть расклад голосов при голосовании по этому вопросу.

Алекс поднял руку и указал на небо. Созвездия, видимые с Рустама, не так уж сильно отличались от видимых с Терры. Во Вселенной двадцать световых лет — всего лишь один шаг спотьща- ющегося ребенка. Над Волопасом мигала крошечная светлая точ­ка — Сол.

— Они могут долететь до нас, — сказал мальчик задумчиво. — Так почему же мы не можем долететь до них?

— У нас нет промышленности, способной строить космические корабли. И не будет еще несколько поколений или даже столетий.

— А пока мы будем обречены жить здесь! Всю жизнь! — Не слезы ли блеснули в свете луны на лице Алекса?

Теперь Коффин понял.

— А какой у тебя индекс выносливости на давление атмосфе­ры? — спросил он мягко.

— Могу жить на высоте двух километров.

— Неплохо! На этом уровне лежат обширные территории. Ты можешь вести там жизнь, полную приключений.

— Да, сэр. Я тоже так считаю.

— Насколько я помню, ты хочешь стать ученым. Что ж, у нас там непочатый край работы для исследователя. А если захочешь, можешь спуститься и ниже, теперь у нас есть новые модели шле­мов, они очень хороши.

— Это все не то. — Алекс проглотил какой-то комок и сжал кулаки, а потом быстро и нервно сказал: — Пожалуйста, сэр, не думайте, что я хнычу. Или что я... хм... задираю нос перед кем- нибудь. Но большинство понизовщиков, с которыми я встречал­ся... нет, нет, вы — другой... большинство их мне... нет, мы не дрались, ничего такого не было, но у нас мало общих тем для разговора...

Коффин кивнул:

— Пограничье не рождает интеллектуалов, не так ли? Но ты должен знать, сынок, что все эти поисковики, лесорубы, фермеры, рыбаки, все они отнюдь не болваны. У них просто другие интересы в сравнении с хорошо обжитой Верхней Америкой. Кроме того, в хорошо организованных общинах, как, например, в Мундансе, и образ мышления, и внешний вид у понизовщиков уже не те.

Нет, они теперь стали всего лишь сквайрами, осознавшими пользу богатства, йоменами, все еще придерживающимися простонародных вкусов, не неженками, не закостенелыми ретроградами.., И все же мы набрались самодовольства, стали приземленными... На моей планта­ции так не было, Ева такого не допустила бы. Она заставляла и меня, и детей отрываться от повседневности. В других местах, однако... Нет, думаю, Алекс нашел бы в округе Мунданса не много людей своего склада...

— Для тебя компромиссом могло бы быть вот что, — сказал он. — Ты мог бы проводить полевые исследования вместе с какими- нибудь грубоватыми местными проводниками, которые могут быть отличными спутниками — они и есть отличные ребята, если ты найдешь к ним правильный подход. А потом ты возвращался бы сюда обрабатывать свои материалы, сюда, где люди более культурны.

— Культура! — взвился Алекс. — Они думают, что культура за­ключается в том, чтобы слушать те же симфонии и читать те же книги, которые слушали и читали их прадеды!

— Это не совсем верно. У нас есть художники, писатели, компо­зиторы, не говоря уж об ученых, чьи работы вполне оригинальны.

— А насколько они оригинальны? Наука у нас пользуется на­дежными и испытанными методиками, но она почти совсем не занимается фундаментальными исследованиями. Она дает копии старых моделей, повторяя их снова и снова.

А ведь он говорит правду, подумал Коффин.

Палец Алекса опять устремился к звездам.

— Если они были бы оригинальны, сэр, — кипел он, — то они не стремились бы оградить нас от всего этого. Нет, не хотели бы!

Коффин постарался насколько мог успокоить его.

Сомнительно, чтобы человечество когда-либо смогло отказать­ся от наследства той планеты, где оно зародилось. Человек может натренировать себя и привыкнуть к изменениям древнего ритма, порожденного вращением Терры, но не настолько, чтобы стать чисто дневным существом на Рустаме. В средних широтах, где лежит Анкер, в середине зимы ночь продолжается сорок два часа. По необходимости между двумя отрезками ночи по четырнадцать часов каждый внутреннее и внешнее освещение превращает город в скопление маленьких солнц, горящих в темноте.

Под этой отгораживающей небо крышей из городского света делегаты второй сессии Конституционного Конвента поднимались по лестнице Вулф-Холла. Их насчитывалось около пятидесяти — мужчин и женщин. Хотя все были одеты соответственно с важно­стью предстоящего события, но сами костюмы различались столь же сильно, как и возраст делегатов. (Дэниел Коффин был самым старым, а самым юным был молодой человек, который и брился-то не чаще раза в сутки. Был тут профессор — важный и тощий, оде­тый в форменный мундир и брюки, серые как его голова, но с великолепной академической мантией на плечах; был инженер, вернувшийся к древней моде и напяливший на себя длинную юбку; а там морской капитан в форменной фуражке и медных блестящих пуговицах, загорелый и косоглазый, важно стоял рядом с летчиком в голубом мундире. Владелец ранчо в Низинах — Норт Перенс — в других отношениях вполне нормальный человек, нарядился в кос­тюм из кожи и в ожерелье из зубов каких-то хищников. Женщина- врач подчеркивала свой социальный статус безукоризненным по­кроем жакета... Среди них Коффин чувствовал себя золушкой.

И все же, думал он, они чуть-чуть переигрывают, уж слишком умышленно живописны.

Простые граждане толпились на улице у входа, разглядывая делегатов в настороженном молчании. Анкер уже привык к разного рода ассамблеям, но на этот раз все было иначе. На этот раз реша­лась проблема, которая отстояла от них на двадцать световых лет, но в то же время уже сейчас задевала каждого. Скоро они пойдут домой, чтобы следить за происходящим по телевизорам, а потом начнут спорить в домах, на полях, в магазинах, лабораториях, шко­лах, лагерях, тавернах, и кто знает, какие страсти там могут разго­реться.

Коффин задержался в вестибюле, чтобы сдать в гардероб паль­то. Большинство же остальных пришли без верхней одежды, считая процесс раздевания и одевания нарушением торжественности со­брания; они пришли сюда прямо из дома, храня чуть подморожен­ное достоинство. Кругом шли оживленные, но слегка приглушен­ные разговоры. В суставах левой руки Коффин вдруг ощутил лег­кую боль — следует подлечить свой артрит. Он постарался отвлечься от окружающей сутолоки, чтобы еще раз проверить план своих действий. Он должен получить свою взбучку пораньше, вряд ли у него теперь хватит сил, чтобы выдержать 10—12 часов непрерыв­ных дебатов. Ладно, он и Доркас )6фаяма уже заранее обсудили этот вопрос в частном порядке.