Мишка Forever
Шрифт:
– Что-то слыхал, кажется, - спокойно отзывается Миша.
– Илья Павлович, а спросить можно?
– Валяй.
– Неужто всё это настоящее?
– Миша обводит рукой кругом себя и торопится объяснить: - Я имею в виду, - неужто этим оружием взаправду бились? И убивали, да? И тот нож каменный, чёрный, который Вадимка показывал, - неужто им индейцы людей в жертву приносили?
Я лишь киваю головой, и чуть подумав, присаживаюсь рядышком с Мишей на диван.
– Вау! По груди, - и сердце наружу вырвать!
– Миша ёжится под теплым верблюжьим одеялом.
– Ножик гадостный, чего уж тут говорить. Он мне
Миша, распахнув свои серые глазищи, не мигая, смотрит на меня, и к моему плечу привалился, сам, похоже, не заметил...
– А это?
– он кивает на Межовский альбом.
– Ну, что ты! Это чистое искусство, красота в степени. Можно, конечно, запросто даже можно кого-нибудь и этим убить, но тогда это будет преступление. И тоже в степени, - это как если бы статую Аполлона на кого-нибудь сбросить. Понимаешь?
– Да. Очень понимаю. Но ведь и эти мечи тоже красивые, - Миша задумчиво смотрит на катанакаке с клинками.
– Красивые? Больше чем красивые, - совершенные. И акула совершена и прекрасна, и волна цунами, и ещё много всего. Реактивный истребитель, ты и сам лучше меня знаешь. У всего своя цель, назначение, а красота всегда сверху, вне предмета, и плевать ей, чем именно она притягательна для нас. Сложно это всё, наверное, да, Миш?
– Наверное... А может и не сложно. Просто надо думать. Всегда надо думать...
Я с некоторым удивлением смотрю на шёлковую русую прядь у Миши над тонкой бровью. И нежность, - знакомая, незабытая, незабываемая...
– Вот я и думаю, - чего же это я тебе спать не даю? Пойду, - покурю и баиньки...
– Да? Так это, наверное, я вам спать не даю? Да вы здесь и курите, я ничего, у меня мама тоже курит.
– Плохо, - вздыхаю я, и с неохотой встаю с дивана.
– Здесь, говоришь? Ну, если разрешаешь... А ты сам-то не куришь? А что, тебе четырнадцать, многие, понимаешь... Вадька мой, гадость мелкая, и тот, спёр у меня как-то сигару... Я его чуть не прибил, хотя куда мне...
Миша тихонько смеётся, закрывает книгу, встаёт с дивана, и подходит к моему письменному столу. В узких трусиках лишь...
– Честно? Вам сажу, Илья Палыч. Немного, с пацанами.
– Ну, на меня можешь не рассчитывать! С меня и Вадьки хватит! Как вспомню его с сигарой... Вот сам посуди, Миша, не могу же я с тобой курить. А Соболев? Узнает, точно сломает мне что-нибудь. Шею, например.
– Шею не надо! Да я и не курю, так... А вы очень похожи, - с дядей Мишей, я имею в виду. Не внешне, а всё равно похожи.
– Ещё бы. Мы же с детства вместе. А вообще-то, спасибо. Это, Миша, для меня лучшее сравнение, это похвала для меня.
– А может быть для него?
– молвит тихо Миша, чуть краснеет, но глаз от меня не отводит.
Не знаю я, что сказать. Я тушу в пепельнице недокуренную сигарету, кладу Мише на плечо руку.
– Миша, ты бы под одеяло лез, что ли. Прохладно у нас.
– Не-е, у нас дома холоднее, но я залезу, только вы ещё со мной посидите? Да нет, если вам спать пора, то нет, конечно, это мне
чего-то не спиться...– Посижу, конечно, хотя спать пора, это ты прав. Но уж если не спится, то лучше вдвоём.
– Вдвоём всегда лучше, это точно! Но только с тем, с кем вдвоём быть приятно.
– Мишка, да ты умный парень! Я вот щас эти твои слова запишу, не забыть чтобы, склерозом я мучаюсь, а так запишу и...
Миша Шилов смеётся вполголоса, и шутливо тычет меня кулаком в грудь, а я перехватываю его руку, мягко заворачиваю её парню за спину, мягко обхватываю его за плечи, мягко направляю к дивану.
– Вот, укрывайся. А если подраться охота, - это не ко мне, это к Вадьке. Только не советую, калекой я тебя видеть не хочу...
– Да уж, он у вас ракета просто! Ха, земля-небо! Вот, сейчас. Да вы тоже под одеяло лезьте, с краю можно, одеяло-то огромное. Ну, хоть ноги укройте, дядя Илья...
– Мишка, ты меня дядей не называй, не надо.
– Хорошо, Илья Павлович, не буду...
– голос у мальчика делается скучным.
– Вот и чудно, - усмехаюсь я.
– Хоть кто-то меня слушается. Подвинься чуть... Так вот, "дядей" не надо, мне не нравится, а ты можешь звать меня... Да хоть Ил. Так и зови, а то "Илья Павлович" тоже не того, согласен...
– Да ведь не удобно как-то, - снова у парнишки глаза заблестели.
– Отчего же?
– Не знаю, не принято...
– Миша, если ты в четырнадцать лет ориентируешься на то, что принято или не принято, то извини, но тогда ты заведомый неудачник.
– Как же? Тогда значит всё можно, так что ли? Так, Ил?
– тут же заводится Миша.
Ах, ты ж хитрец четырнадцатилетний! Спорщик ты, оказывается. Думаешь, поймал меня? Ладно...
– Не надо, Миша, не передёргивай. Есть вещи, через которые нельзя перешагнуть. Не потому, что это не возможно, а потому, что нельзя. Через людей шагать нельзя. Через чувства. В душу нельзя плевать. Да мало ли! Детей мучить... Это вообще... Доступно излагаю, или тебе разжевать всё надо, как Вадьке нашему?
Я под одеялом нащупываю мальчишкину ногу, крутой подъём стопы в моей ладони, сжать чуть сильнее, но чтобы не больно, не дай бог, и кончиком пальца по подошве...
– Ой, Ил, не надо, я ж щекотки боюсь, мы же с вами сейчас всех перебудим!
– Ага, значит, одно твоё слабое место я уже знаю! Ладненько, учтём...
Хихикнув ещё разок, Миша, чуть прикусив губу, лукаво смотрит на меня, и я, кажется, плавлюсь от этого взгляда.
– Да-а... Хорошо как. Знаете, Ил, со мной так вот никто не говорил ещё.
– Ты не грузись, Миша, это как раз в порядке вещей. Взрослые частенько забывают, что и как в четырнадцать лет. Что и в четырнадцать, и в десять, и в двенадцать, - человек, это человек, а не количество лет или сантиметров.
– Но вы ведь не забыли, похоже? Не забыли, Ил?
– Я - нет. У меня такое тогда было, что я умру, наверное, если забуду. Счастье. Нет, погоди! Это вот так сразу я тебе рассказать не могу, позже, может быть. И ещё. Не один я такой, Соболев тоже. И, надеюсь, не только мы с ним. А то, что я с тобой сейчас говорю, как с равным, так это оттого, что равным я тебя считаю. Да так оно и есть. При условии, что и ты это так же примешь. Равенство, - оно обязательно всегда в две стороны. Ой-ёй-ёй, Мишка! Что-то мы с тобой о таких вещах...