Мисс Исландия

— На прошлой неделе родился новый остров. В твой день рождения.

На этой неделе гибнет мир.

Он ходит по комнате. По его словам, картина пока неясная, но считается, что за убийством стоит Россия.

— Русских обвиняют во всем. Не только в размещении ракетных установок на Кубе, — добавляет он.

Поэт надевает куртку и идет на собрание молодых социалистов. Один встает и исчезает за дверью вместе с ним. В последние дни четвероногий стал беспокойным. Когда глажу, чувствую шевеление котят.

В машинке нужно заменить ленту, поэтому вечером я не пишу. Вместо этого ложусь в кровать и читаю «Черные перья».

Вернувшись, поэт снимает куртку, расстегивает рубашку и сообщает:

— В России траур. На радио звучит траурная музыка.

Он садится за письменный стол, пишет несколько слов и складывает лист бумаги.

Неужели он откроет окно и запустит бумажный самолетик с важным посланием о кровавом перевороте? Пока поднимается ветер и напирает на окно, молчат птицы и гибнет мир?

Он снимает брюки.

— Мне пришла идея, как начать стихотворение, — говорит он, приподнимая одеяло.

Утром он рвет листок.

Двенадцать страниц

Поэт ушел из библиотеки и начал работать ночным сторожем в гостинице.

Ходить на работу теперь ему дальше, но зато ближе к самому модному ресторану.

Мы с ним встречаемся, как на пересменке, он приходит домой и приподнимает одеяло примерно в то же время, когда мне нужно вставать. Это означает, что я могу сидеть по ночам и писать, поэт мне не мешает.

Он перестал мне читать, перестал говорить: послушай это, Гекла. Теперь, напротив, спрашивает, писала ли я сегодня. И как долго.

— Ты писала?

— Да.

— Сколько страниц?

Я листаю рукопись.

— Двенадцать.

— Ты сильно изменилась с тех пор, как мы познакомились. Если ты не работаешь, ты пишешь. Если не пишешь, то читаешь. Ты могла бы вскрыть вены, если чернильница опустеет. Иногда мне кажется, что ты переехала ко мне исключительно потому, что у тебя не было крыши над головой.

Я обнимаю поэта.

— Скажи мне, Гекла, что ты во мне находишь?

Я задумываюсь.

Он настойчиво расспрашивает.

— Ты мужчина. Телом, — добавляю я.

И думаю: он может протянуть мне перо,

как цветок,

вырвав из черной птицы,

окунуть его в кровь и сказать:

пиши.

Поэт смотрит на меня удивленно.

— По крайней мере, искренне.

Он ложится на кровать в одежде.

— Поэт должен жить в тени и испытывать тьму. С тобой не хватает темноты, Гекла. Ты свет.

Черный

День практически не наступает, в полдень, когда над замерзшим озером выкатывается красное солнце, в просоленное окно ненадолго проникает свет, затем снова темнеет.

— Ему выбрали имя, — сообщает поэт.

— Кому?

— Новому острову. Назвал и Суртсей [23] .

Он вычищает трубку в пепельницу.

— Говорят, что пока это по большей части еще черный холм вулканического шлака, но уже потекла лава и начал формироваться остров.

23

Surtsey — букв. «остров Сурта»; назван в честь мифологического великана, имя которого родственно исландскому прилагательному «черный» (svartur).

А еще поэт сердит, потому что на днях на новый остров без разрешения высадились французские журналисты. И установили флаг. С этим он смириться никак не может.

— Вот что пишут в газете, — говорит он, показывая статью на первой странице: Репортеры таблоида Paris Match без разрешения посетили Суртсей.

— А полосатый быстро сгорел. Огонь из недр земли поджег знамя братства.

Поэт встает.

— Однажды империя — всегда империя, — делает вывод мой коммунист.

Затем он хочет знать, не забыла ли я зайти в мясной магазин.

Сыновья и дочери Одина

Слышу шум на кухне и застаю там нашего соседа-моториста ползающим на четвереньках перед кухонным столом, на котором стоит моя печатная машинка. На нем пижамные штаны в синюю полоску. Под столом вижу черную шубку Одина. Когда моторист поднимается на ноги, насчитываю восемь котят, уткнувшихся в набухшие розовые соски матери, четырех черных, как она, трех полосатых и одного белого. Сосед рассказывает, что, когда он пришел ночью, чтобы сварить себе черносливовый кисель, два котенка уже появились на свет. Говорит, что решил не уходить, пока окот не закончится. Все продолжалось добрых четыре часа, и одного котенка пришлось щелкнуть по носу, потому что он не дышал. Белого, добавляет сосед.

Я наклоняюсь, Один совершенно без сил, глаза закрыты. Провожу рукой по шубке.

Сосед говорит, что у него было немного сливок для киселя и он налил их в кошачью миску.

— Она даже не притронулась, — сокрушается он, мотая головой.

Вслед за мной приходит поэт. Он вернулся с ночного дежурства и ползает рядом со мной, рассматривая мохнатую груду под столом. Несколько дней назад он принес картонную коробку и поставил ее в углу комнаты. Кот понюхал коробку, но не проявил к ней никакого интереса.

Поэт принимает вертикальное положение. Он сделал свой вывод.

— Кот предпочел устроиться под столом, за которым ты пишешь.

Нижеподписавшыйся

По дороге к подруге захожу в магазин игрушек и покупаю Торгерд зеленый трактор с резиновыми колесами.

Подруга встречает меня с ребенком на талии, она явно возбуждена. Случилось то, чего она больше всего боялась: свекровь прислала связку куропаток.

— С оперением и потрохами. Мне кажется, она проверяет, достаточно ли хорошо я забочусь о ее Лидуре.

И теперь подруга в растерянности склонилась над замерзшим комком белых перьев у мойки.

— Дело в том, что мы никогда не ели куропаток на Рождество, я не умею их готовить.

Я рассматриваю птиц.

В родительском доме мы часто имели дело с морскими птицами, и я советую подруге:

— Представь себе, что это тупики. Так и готовь.

— Не пройдет, Гекла. Лидур говорит, что нужно снимать кожу вместе с перьями, а не ощипывать.

Она сажает дочь в детский стул, а сама опускается на табуретку. Ребенок сидит в конце стола и бьет по столу ложкой.