Мисс Исландия

Замечаю, что на окнах нет занавесок. Подруга говорит, что сняла их и положила отмокать, а теперь ей попросту не хочется их выуживать, сушить и гладить.

— Я попросила у Лидура на Рождество фотоаппарат. А еще постоянно думаю о тетради, которую прячу в ведре, — добавляет она тихо.

Подруга надевает ребенку слюнявчик и, пока мешает скир, сообщает мне, что Лидур собирается сменить работу, хочет строить многоэтажные дома в городе.

— Ему нужно было написать заявление, — говорит она, вздыхая. — Теперь это так. Профсоюз хочет, чтобы соглашение заключалось на бумаге. В его заявлении было так много ошибок, что мне пришлось за него переписывать. Он признается, что никогда не умел правильно расставлять запятые. Но если бы только запятые. У него в руках все спорится, но слова он пишет неправильно. Представляешь, он написал: Я, нижеподписавшыйся.

На некоторое время она замолкает.

— Пусть мужчина в твоей книге скажет: роль мужа и отца сформировала меня, придала моей жизни цель и смысл. Пожалуйста, Гекла, сделай это для меня.

Я улыбаюсь и встаю.

Сообщаю ей, что у нас котята, восемь потомков Одина.

— Моторист, наш сосед, возьмет одного котенка, еще одного Сирри, с которой мы вместе работаем. Но мне нужно найти дом для остальных.

Я в нерешительности.

— Там один совсем не похож на остальных. Белый. Вот я и подумала, может быть, ты его возьмешь?

Я застегиваю пальто, и подруга провожает меня до дверей.

— Старкад сейчас выясняет у поэтов. Но из этого вряд ли что-то получится: Стефнир Скальдалэк говорит, что Лакснесс не держит кошку.

Лоно матери

Позади самая длинная ночь, самый короткий день года.

Наша сумка лежит в багажной сетке над нами, а в ней коробка конфет с котятами на крышке. Сосед-моторист вызвался присмотреть за Одином и его потомством на Рождество.

— Мама хочет конфет, — пояснил мне поэт.

Из метели мы въезжаем в черное грозовое облако над лавовым полем в пятнах снега, и мир быстро темнеет; затем дорога идет вверх по склону, и на мгновение проясняется. Когда я прислоняюсь к окну и поднимаю взгляд, видно синее небо.

— У тебя золото в волосах, — говорит поэт.

Мы тут же въезжаем в туман.

Поэт разворачивает вафлю в шоколаде, которую купил в киоске на автовокзале, протягивает мне половинку.

— Я еще не сказал маме, что мы живем вместе. Только то, что ты моя девушка.

Когда день клонится к полудню, поднимается бледное декабрьское солнце. Перед нами сидят два геолога, они достают из чехла бинокль и направляют его на море. Там хорошо виден столб пара, он высоко поднимается в небо, похожий на гигантский кочан цветной капусты, темно-серый внизу и белый наверху. Пассажиров охватывает беспокойство. Сгрудившись на одной стороне, они высовываются в окна.

— Мама отведет нам разные комнаты, поскольку мы еще не обручены, — продолжает поэт.

Еще один поворот, и гаснет бледная заря, мы въезжаем в дождь со снегом. Здесь и там между сугробов из земли поднимается пар.

Когда мы выходим из автобуса, поселок накрыт запахом ската. Мать поэта встречает нас в дверях, на ней дралоновый фартук с рисунком.

Поэт знакомит нас:

— Гекла, моя любимая.

Ингигерд, моя мать.

Я протягиваю матери поэта руку. Мы приехали вовремя, она как раз выкладывает на блюдо ската и свеклу.

— Она хочет, чтобы ты звала ее Лоло, — говорит поэт, когда его мать уходит обратно на кухню, где снова возится с кастрюлями.

Я осматриваюсь в сумеречной гостиной. На полу ковер во всю комнату, но поверх него во многих местах замечаю лоскутные коврики: один перед красным плюшевым диваном с бахромой, другой перед обитым тканью креслом, еще один у серванта, и перед закрытой витриной, в которой хранится парадный сервиз. На серванте большая фотография в позолоченной рамке, на фотографии мужчина в фуражке. Как выясняется, отец поэта, матрос на «Деттифоссе».

— Какая же девушка… — произносит мать поэта и смотрит на своего единственного сына.

— …малоежка, — заканчивает поэт.

Она стоит в фартуке у стола и следит за тем, как мы едим.

— Мама, ты бы села, — просит поэт.

В конце концов она поддается на уговоры, но к еде практически не притрагивается.

— Чья…

Немного позже следует продолжение вопроса.

…дочь…

…девушка?

Я отвечаю.

— Откуда…

…девушка?

— С запада.

Поэт благодарно смотрит на меня.

— Кем работает…

…девушка?

Не нужно упоминать о творчестве, предупредил меня поэт по дороге.

— Официанткой в «Борге».

— Вы…

— Нет, мама, мы не помолвлены.

— Собираетесь ли…

Поэт улыбается мне.

— Очень может быть, что и окольцуемся.

— Хотите взять?..

Она держит в руке чашку с красными и синими цветами и позолоченной каемкой.

— Нет, в этот раз мы не возьмем сервиз.

Он улыбается мне.

— Возможно, в следующий.

Все попытки матери поэта поддерживать разговор обрываются на середине предложения.

Он не брал…

Я видела…

Старкад был…

Поэт заканчивает предложения за нее.

После ската мать предлагает кофе и открывает банку с персиками.

А девушка не хочет?.. — спрашивает она.

— Хочешь персик? — спрашивает он.

— Да, спасибо, — отвечаю я.

Поев, мы садимся на диван, поэт закуривает трубку и открывает книгу, его мать приносит альбомы, молча кладет мне на колени.

Я аккуратно переворачиваю шелковистые листы, пробегаю глазами по приклеенным зубчатым фотографиям.

Она стоит у меня за спиной и указывает на сидящего на санках мальчика в сапогах и вязаной шапке.

— Старкад…

— Пьетур смастерил…

Когда я просматриваю все три альбома, она приносит обувную коробку.

— Это не разобрано…

— Разные умершие родственники, — поясняет поэт, сидящий в кресле с «Сагой о названных братьях» в руках.

Все фотографии похожи, на них серьезные нарядные люди, снятые еще при жизни. Мать поэта стоит за диваном и комментирует. Пьетур… Кьяртан Торгримссон… Гудрид, сестра бабушки Старкада. Браги…

— Папин брат с востока, — вставляет поэт.

И только один раз мать поэта произнесла целое предложение:

— Она моложе, чем я ожидала.

Мать стелит мне в комнате для гостей, а своему сыну в его старой комнате. Рядом с моей кроватью стоит гладильная доска, на доске разложено рождественское платье. Ночью я аккуратно открываю дверь в комнату поэта. Он не спит, тут же приподнимает уголок одеяла на односпальной кровати и пододвигается, освобождая мне место. У кровати — лоскутный коврик.