Миссия: соблазнить ректора

— Сами вспоминайте о своих приличиях и немедленно прекращайте мне так навязчиво сниться. Сноб, — я попыталась напрячь голову и вспомнить ещё какие-нибудь обидные прозвища, более подходящие случаю, но почему-то ничего вспомнить не удавалось. — Этот, как его… мутант. Нет, не то… Клоп. Жлоб. Остолоп. Филантроп! У-у-у…

…Я моргнула и потянулась, и тут же поняла, что что-то не так.

Всё не так!

Было темно, но даже без света очевидно, что я в чужой комнате и не одна. Моя постель не была такой широкой, такой… шёлковой, и никогда, если не считать самого раннего детства, никто её со мной не делил!

— Дайхр, ты ещё и лягаешься! — снова раздался голос, не узнать который я никак не могла. — И храпишь!

Я задергалась, пытаясь сесть, и запуталась в простыне, которой была укрыта.

— Эй. Где я? Где вы?! Почему мы спим в одной постели?!

— Что касается меня, то я мирно пришёл к себе, это моя комната и постель тоже моя. А вот ты нагло впихнулась сюда, как кошка. Странно, что не потребовала ужина. Всегда поражался женщинам!

Выходит, я, уставшая настолько, что вела себя как пьяная, потащилась почему-то не в свою комнату, а в комнату ректора. Закрытая дверь, естественно, не оказалась помехой. Какой кошмар! Плюхнулась на чужую кровать прямо в своём праздничном платье. А если мы… а я совершенно к этому не готова и ничего не помню!

Впрочем, надо полагать, если бы мы переспали, то Миар бы уже обнаружил подставу и не говорил со мной так спокойно и нравоучительно. Так что — без паники, войска отступают, но это стратегическое отступление, держим лицо, стоим за честь страны и всё такое.

— Спасибо, что приютили, — я попыталась выпутаться. — И… м-м-м… простите за вторжение. Сама не понимаю, что со мной вчера произошло, и почему я так… м-м-м… дезориентировалась.

Нежнее надо, я же вроде как хочу с ним закрутить… я же вроде как опытная особа, не отягощённая моральными принципами и воспитанием. Надо напоминать себе об этом почаще. А он-то хорош! Лежит рядом, совершенно равнодушный к наличию в своей постели молодой и доступной девушки! Нет, всё-таки слухи о мужской озабоченности любовными утехами явно преувеличены.

— Ну, я пойду…

— Вот так вот прямо и пойдёшь? — отозвался из темноты Миар и внезапно коснулся моего плеча, придерживая, — я замерла, хотя прикосновение было более чем невинным. — Неужто в тебе некстати проснулась скромность, стыдливость и прочие девичьи рудименты, адептка Эрой? Не верю. То, чего нет, из ничего не появится!

— Нет, мне хочется в туалет! — разозлилась я. — И вовсе я не храплю!

— Ещё как храпишь. Ну, ладно, ладно. Сопишь. По-своему очаровательно, но слышно на всю комнату.

— Так это ваша вина, верлад. Рядом с другими мужчинами хочется не сопеть, а стонать.

Кажется, темнота обиделась, во всяком случае, замолчала на время.

— Туалет вон там. Ах, да, ты же и сама знаешь. Иди, не сдерживай порывы молодой души, — язвительно сказал он. — И давай побыстрее. Понимаю, тебе не в новинку просыпаться в чужой постели, но я-то хочу выспаться.

Свет вспыхнул, и в этом нежно-розовом свечении я увидела невозмутимо лежащего на половине постели Миара, кажется, полностью одетого в какой-то вполне целомудренный домашний костюм. Выглядел он неплохо — в отличие от встрёпанной меня.

В туалет я сходила просто из вредности. Посмотрела на себя в зеркало, выдохнула. Два часа ночи — как мило, что он поставил в уборной часы. И да, платье действительно слегка помялось, не критично, но обидно.

Всё шло не так и не туда. Срок, оговорённый Эстеем, неумолимо двигался к концу. А Миар Лестарис… Представляю, в какой ярости он бы был. Может, оно и к лучшему? Я не хочу его обманывать. И мы совсем друг другу не подходим и не нравимся.

Нет, не так. Я ему не нравлюсь.

— Пожалуй, вы правы, — я решительно закрыла за собой дверь уборной. — Идти сейчас к себе, в темноте — глупая затея. Разбужу соседа, испорчу ему сон, а он ни в чём не виноват, он не вы, его мне жалко. Да и кровать у вас лучше моей. Просторнее. Бельё дороже и шелковистее. Уйду-ка я утром. Если буду сопеть слишком громко — щёлкните меня по носу. Надеюсь, ваша репутация не пострадает?

— Ну, что ты, — неожиданно тихо отозвался Миар. — Она регулярно страдает как раз потому, что из моей спальни слишком редко выпархивают юные легкодоступные и безнравственные красотки. Меня так, чего доброго, стариком сочтут.

Всё же слышать это было неприятно.

— Давно хотела вам сказать, пора нам прекращать все эти обжимания. Во всяком случае, я с ними заканчиваю, чего и вам желаю. Многие начинают жизнь после Громницы с чистого листа, начнём и мы.

Я расстегнула платье, оно соскользнуло к ногам. На мне остались только чулки и та самая коротенькая фиолетовая комбинация, жаль, конечно, что без пеньюара. Миар по-прежнему лежал на своей половине, не двигаясь, и молча смотрел на меня. Я опустилась на свою половину кровати, стараясь его не коснуться — свет погас, очень даже хорошо, что погас. Я не могла смотреть на него и не выдать лицом бури, поднимавшейся внутри.

— Это был вам подарок на прощание, успели полюбоваться? Хватит уже держать меня на поводке, именно это вы и делаете. Мои предыдущие отношения закончены, я свободная женщина, а вам я никогда не достанусь, подберите слюни. Упустили свой шанс, сами виноваты.

— Какие ещё слюни?!

Наугад я вытянула руку и неожиданно попала в цель. Ладонь легла на его губы, мягкие, горячие, слегка обветренные. Сухие.

— Видишь, — немного хрипло проговорил Миар, — никаких слюней, лада Эрой. Ари…

* * *

В темноте мои пальцы пробежались по его плотно сомкнутым губам, колючему подбородку. Некстати вспомнился тот наш первый поцелуй под ледяным дождём — и все остальные, что были после, я провела пальцем по нижней губе Миара, надавила и почувствовала её изнанку, мягкую, податливо-влажную.

— Уходи, — глухо сказал Миар, однако сам не двинулся с места. — Я тебя провожу. Уходи же, Ари… Обидься опять на что-нибудь и уходи. Так будет лучше.

Я продолжала касаться его лица, носа, лба, подбородка, не рискуя опустить руки ниже. «Не сейчас, не время, не так!» — пульсировало в голове, но этот голос, голос разума, оказался не решающим. Я опустилась затылком на подушку, вытянув вторую руку, обхватив его за шею и притягивая к себе. Пальцы ощущали горячую кожу шеи и контрастно шелковистые волосы. Миар навис надо мной, его руки скользнули по чулкам, и я почувствовала, как он гладит мои бёдра — голую кожу между бесстыже короткими панталонами и чулочными завязками. Губы смяли мои так, что мне стало больно, но от долгожданного ощущения ворвавшегося в рот горячего и влажного языка я задрожала, сжалась и одновременно потеряла и возможность, и желание сопротивляться.

Нельзя было показывать собственную неопытность, нельзя — эти мысли мешали, я и гнала их прочь, и цеплялась за них.

Пальцы Миара уже беззастенчиво сдвинулись полоску белья, проникая между мягких уязвимых складочек, и я вздрогнула, инстинктивно сводя колени — нет, он может понять сразу…

— Стойте! — я отодвинулась к краю, ускользая от его руки.

— Раньше надо было думать, думать и уходить, а теперь я уже и так… стою. Давно, — шепнул он мне на ухо и лизнул ушную раковину, прикусил мочку уха, от чего меня словно кольнуло внизу живота. И захотелось опять почувствовать его язык во рту и руку между ног.

— Давно?

— С первой нашей встречи, когда ты врезалась в меня, как маленький боевой кабанчик.

— Сами вы… кабанчик. Козлик безрогий… А как же коньяк? На который вы поспорили… с Кертоном…

— В бездну Кертона. В бездну коньяк. Всё будет в порядке, Ари. Всё обойдётся. Всё обойдётся…

О чём он?

У меня безбожно путались мысли, и я теряла контроль над ситуацией… нельзя было терять контроль!

— Можно мне? Я тоже хочу. Я так долго этого ждала… — шепнула я и положила руку ему на пах. Бархатные домашние штаны, я даже не уверена, было ли под ними бельё, настолько отчётливо чувствовала каждую жилку на члене, тонкая мягкая ткань совершенно ничему не препятствовала. Боже, боже, что я делаю, надо бежать, он всё поймёт, я не смогу, он вышвырнет меня отсюда…. Рука Миара опустилась на мою, удерживая, не давая её убрать, губы снова прижались к моим, он словно пришил меня к этой своей постели, и я растерялась под двойным напором — удивительно приятных, хоть и болезненных глубоких поцелуев, от которых горело лицо, и настойчивой руки, водящей моей рукой по его возбуждённой плоти.