Миссия в Париже

– Какое «завтра»? Я до завтра не доживу! – взволнованно сказал Павел. – Поворачивайте, едем в Монтрее.

– Нормальные люди в эту пору уже досматривают второй сон, – проворчал Болотов, но все же притормозил и стал разворачиваться.

Только знакомыми ему улочками Илья Кузьмич выехал на бульвар Вольтера, по нему – до площади Наций, и затем до Монтрее. Всю дорогу он угрюмо молчал, выказывая свое недовольство сумасбродством Кольцова и этим, с его точки зрения, бессмысленным ночным путешествием.

На окраине Монтрее Болотов сухо спросил:

– Ну, и куда теперь?

Павел пристально вглядывался в тускло освещенную улицу. Ему казалось, он хорошо запомнил путь к кинофабрике и надеялся либо там застать Миронова, или у кого-то узнать его домашний адрес. Но сейчас, в ночной темноте, он никак не мог сориентироваться. И, наконец, сказал Болотову:

– Надо бы у прохожих спросить, как проехать к кинофабрике.

– Уж не думаете ли вы, что на кинофабрике кто-то ночью работает? – ожидая, когда на пустынной улице кто-нибудь появится, ворчал Илья Кузьмич.

Парочка молоденьких влюбленных подробно рассказала, как проехать к кинофабрике. И вскоре они въехали через уже знакомые Кольцову ворота и остановились возле ярко освещенного павильона. Отбрасывая на асфальт причудливые тени, вокруг павильона сновали люди.

– Это, верно, все русские? – спросил Болотов. – Среди французов таких сумасшедших нет.

Павел не стал слушать его брюзжание. Он торопливо вошел в павильон, издали увидел ярко освещенный уголок декорации, направился туда. Здесь снималась очередная фильма, что-то из русской истории. Под ослепительным светом прожекторов сидели рядышком бородатые дородные ряженые в расшитых золотом кафтанах. Видимо, они изображали в новой фильме бояр. Киносъемщик направлял на них свою, похожую на чемодан, громоздкую кинокамеру. Тут же толпились помощники в рабочих комбинезонах, они что-то замеряли рулеткой. Съемка только готовилась, и поэтому все – и статисты, и пока не занятый работой киношный персонал – были расслаблены, спокойно наблюдали за творческими муками киносъемщика и его помощников.

Присмотревшись ко всему происходящему, Павел увидел знакомого: тощего парубка с вислыми запорожскими усами. Кажется, он работал здесь помощником режиссера. Вспомнил, что это он не так давно уговаривал Миронова изобразить какого-то ездового или ямщика.

Кольцов подошел к парню, взял его выше локтя за руку, спросил:

– Извините, уважаемый! Не подскажете, где сейчас можно отыскать Миронова?

– Юрку? Да он где-то здесь! – парень огляделся по сторонам, кому-то крикнул: – Семен! Где Юрка?

– Был здесь. Должно, спать отправился, – отозвался широколицый толстый парень неестественно тонким бабьим голосом.

– Домой?

– Никак нет. Я пока никого не отпускал. Иван Ильич сказали, что под утро еще понадобятся стрельцы, – обстоятельно отчитался Семен.

– Его вот ищут, – объяснил помощник режиссера..

– Из полиции? Опять что-то натворил?

– Нет, я его земляк, – успокоил всех Павел.

Помощник режиссера принял к сведению слова Кольцова, приказал Семену:

– Приведи его.

– Как же! Приведешь! Мы с ним не в контакте. Норовистый, зараза, как необъезженная коняка. Вчера меня за здорово живешь по физии съездил, – пожаловался Семен.

– Ну отведи вот их. И тут же назад. Скоро Иван Ильич придут, сымать бояр будем.

Болотова, заинтересовавшегося киношной суетой, Кольцов оставил наблюдать за подготовкой к съемке, а сам вслед за Семеном отправился в поисках Миронова в другой конец павильона. Шли уже знакомым Кольцову путем. Он предположил, что если Миронов никуда не сбежал с кинофабрики, то, скорее всего, спит сейчас в своем закутке, во всеми забытой до поры до времени капитанской рубке.

Там его и нашли.

– Юрка! К тебе пришли? – еще издали прокричал Семен.

В ответ была тишина.

– Норовистый, гад. Чуть что, сразу кулаками машет, – снова пожаловался Семен и, подойдя к самой лесенке, ведущей в капитанскую рубку, опять прокричал: – Слышь, Юрка! За тобой пришли!

– Кто? – донесся из рубки голос Миронова.

– Кто-кто! Полиция!

– Скажи полиции, у меня сегодня не приемный день. Пускай завтра приходят, – лениво, сонным голосом, отозвался Миронов.

– Понимает, гад, шутки! – восхищенно улыбнулся Кольцову Семен. – Вы тут теперь сами. Может, выпил. Так вы его малость по щекам. Не любит.

И Семен исчез в лабиринте перегородок. А Павел поднялся по шаткой лесенке к двери капитанской рубки. Увидел на вращающемся стуле развешанную одежду Миронова, а потом и его самого. Он лежал на полу рубки, на вымощенной из различного киношного тряпья, постели.

Миронов поднял голову, попытался в павильонных сумерках разглядеть, кто посмел его потревожить. Пошарил рукой по полу, нащупал спички и зажег стоящий на полу рядом с ним керосиновый каганец. Разгораясь, он постепенно осветил капитанскую рубку.

– Вы? – удивленно сказал Миронов, узнав Кольцова. – А я уж подумал: пропала моя работа. Подумал, видать, вам этот саквояж, как козе пятая нога.

– Где он? – спросил Кольцов.

– Триста франков пришлось отдать, – канючил Миронов. – Не, не за него, конечно. На обмен. Уперлись рогами: настоящая кожа, хорошая работа, новый, красивый. Пришлось купить им еще красивее.

– Потом подробности! – нетерпеливо сказал Кольцов.

Но Миронов продолжал монотонным скаредным голосом отчитываться:

– В Ниццу за ним ездил. Этим молодоженам взбрело в голову в Ницце провести медовый месяц. Пришлось ехать. Сто сорок франков билет. Туда и обратно. Сплошное разорение.

– Слушайте, Миронов! Я вас сейчас убью! – закричал Кольцов. – Дайте мне в руки саквояж, и после этого я готов хоть сутки слушать ваш свинячий бред.

– Саквояж – вон там, под тряпьем, – указал Миронов на кучу какой-то ветоши.

– Вы сумасшедший, Миронов! – Кольцов стал разгребать старые занавески, до дыр заношенные рубахи, вытертые бушлаты и шинели, остатки каких-то ковриков и подстилок. Наконец, нащупал ручку саквояжа. Потянул за нее. Саквояж был пустой и легко высвободился из-под наваленной на него ветоши. Сердито сказал: – Его же здесь могли украсть.

– В мои апартаменты никто ни ногой. Четверо суток здесь хранился – и ничего.

Чемодан стоял на полу перед Кольцовым. По подробным рассказам шорников еще там, в Москве, и по недавним воспоминаниям Старцева и Бушкина, это, похоже, и был тот самый саквояж. Добротный, из толстой бычьей кожи, перехваченный двумя широкими ремнями, с изящными круглыми рантами, прошитый шелковым шнуром мелкими ровными стежками.

Павел провел рукой по коже, слегка придавил пальцами рант, изящной тонкой колбаской опоясывающий крышку, и почувствовал под пальцами едва ощутимые бугорочки. По всей видимости, это и были бриллианты.