Мистер Икс

– Обо мне? – вырвалось у меня.

Гринвилл Милтон позвонил в «Лё Мадригаль» и пожаловался, что мужчина (по его описанию – я), оскорбивший его у входа в ресторан, зашел внутрь по его же, Милтона, рекомендации! Метрдотель Винсент вычислил меня и сообщил Милтону, что я сижу за столиком с миссис Хэтч и миссис Эштон. Милтон доложил Стюарту, который уже был в курсе, поскольку ему сообщил работающий на него частный детектив.

Лори продолжила:

– Сегодня утром какой-то тип ехал за мной по пути в город, потом проследил, как мы с тобой шли в здание муниципалитета, а потом – в больницу. Когда я вернулась домой, он со всех ног рванул за угол и обменялся парой слов со Стюартом Ну а тот, само собой, сунул Кобби в машину и погнал во весь опор домой.

Я оглянулся посмотреть в заднее стекло «монтаньяра»:

– Если Стюарт решил, что я работаю на Эшли, он сейчас, наверное, с ума сходит, ломая голову над тем, что мы с тобой делали в муниципальной больнице.

– Да он от всего с ума сходит. Особенно когда заходит речь о тебе. – Лори сверкнула на меня глазами. – Ездить куда-то с Данстэном – все равно что общаться с Чарльзом Мэнсоном [36] . Все бедствия, последовавшие после уничтожения Висячих садов Вавилона и заражения Черной Смертью всей Европы, он готов взвалить на вашу семью. Поселившись в Эджертоне, Данстэны занимались колдовством и карточным мошенничеством. Они заставили Кеннеди стать похожими на Рейганов! – Лучась насмешливыми искорками, глаза Лори встретились с моими. – Он именно так и сказал: «Они заставили Кеннеди стать похожими на Рейганов». Это впечатляет!

36

Мэнсон, Чарльз – гуру общины хиппи, известной как «семья Мэнсона», убийца жены кинорежиссера Романа Поланского – актрисы Ш. Тейт и шестерых ее друзей в Беверли-Хиллз в августе 1969-го. Вместе с тремя сообщницами был приговорен к смертной казни, которая была заменена пожизненным заключением.

– Мы всегда были малость экстравагантны, – проговорил я.

Черепица крыши большого дома на Блюберри-лейн была из прорезиненного пластика, и в его дизайне неудачно сочетались стиль георгианского [37] дома и особняка эпохи Тюдоров. Впрочем, скорее всего, Стюарту с первого взгляда понравился участок, на котором потом вырос дом.

– Кто строил дом? – спросил я Лори.

– Это один из шедевров Гринни Милтона, – скривилась она. – Чтобы чувствовать себя хорошо под этой крышей, надо носить розовый блейзер и зеленые брюки.

37

Георгианский стиль, стиль георгианской эпохи – название стилей архитектуры и мебели, сложившихся к середине XVIII и существовавших до 30-х годов XIX века.

Мы проследовали в обширное помещение, где островки мебели как будто парили в паре дюймов над ковром неярких расцветок. По лестнице протопали шаги. Из-за угла вылетел Кобби, кинулся нам навстречу и обнял руками ноги матери. Следом за ним появилась темноволосая женщина в голубых джинсах и просторном хлопчатобумажном свитере.

– Нэд, это Поузи Феабразер, моя избавительница. Поузи подарила мне сухое рукопожатие и улыбку, которая согрела бы и труп:

– Знаменитый Нэд Данстэн! – Пышные вьющиеся волосы Поузи были собраны на затылке, непослушные завитки норовили выбиться и упасть на лицо. Ей было года двадцать четыре или двадцать пять, и она принадлежала к тому типу женщин, которые красят губы даже под угрозой тюремного заключения. – Кобби весь день только о вас и говорит. – Поузи повернулась к Лори. – Я его покормлю через полчасика, хорошо?

Кобби отпустил мать и попытался утянуть меня за собой.

– Поможешь мне на кухне, когда уложим Кобби спать? Поузи опустила глаза, наблюдая, как Кобби уцепился за мою руку и делает «перетягивание каната», и улыбнулась мне:

– Цена обожания. – Она присела перед мальчиком на корточки. – Позволь Нэду немного поговорить с твоей мамой, прежде чем будешь просить его слушать твою музыку.

– Мы с Нэдом можем послушать музыку вместе. – Лори склонилась над сыном. – Кобби, Нэду нравится тот же самый отрывок Монтеверди.

Кобби сделал шаг на место, только что освобожденное Поузи:

– Правда? – Глаза малыша были предельно серьезны.

– «Confitebor tibi», – сказал я. – Эмма Кёркби. Очень нравится.

Кобби раскрыл от удивления рот. С таким же успехом я мог бы сказать, что по соседству со мной проживают Сан-та-Клаус и Пасхальный Кролик. Он крутнулся на месте и бросился к одному из парящих островов.

Мы с Лори уселись на диван цвета овсянки, а Кобби принялся загружать диск в один из блоков солидной музыкальной «стойки» под большим выразительным автопортретом Фриды Калло. Я не в силах был оторвать от него глаз. Я поискал глазами другие картины, унаследованные Лори от отца, и над камином увидел чуть меньшего размера портрет кисти Тамары де Лемпика: светловолосая женщина за рулем спортивного автомобиля.

– Изумительные картины, – сказал я Лори. Кобби уже едва не разрывало от нетерпения.

– Извини, – улыбнулась ему Лори. – Мы готовы. – Кобби нажал на кнопку воспроизведения.

Волшебный голос Эммы Кёркби плыл из невидимых колонок, превращая тягучий, плавный ритм песни в чистое серебро молитвы. Кобби, скрестив ноги, уселся на ковер, поднял голову и замер – он будто пил музыку, не сводя при этом с меня глаз. Ритм замедлился, затем устремился вперед на «Sanctum et terrible nomen eius», и Кобби обхватил себя руками. Мы дослушали до «Gloria patri», где Эмма Кёркби воспаряет в серии пылких, не в такт, инвенций, которые каждый раз, когда я слушаю ее, напоминают мне вдохновленное джазовое соло. Кобби по-прежнему не отрывал от меня глаз. Когда фрагмент закончился, малыш заметил:

– А тебе и правда нравится.

– И тебе очень нравится, – откликнулся я. Кобби поднялся с ковра:

– А теперь послушаем фортепьяно.

– А я пока покручусь на кухне, – сказала Лори и исчезла за углом Кобби поставил другой диск и нажимал кнопки, пока не добрался до последней части «Эстампов» Дебюсси – «Сады под дождем» в исполнении Золтана Кочиша.

Он закрыл глаза и откинул в голову, инстинктивно подражая поведению едва ли не каждого музыканта – даже я так делаю, когда музыка сильно увлекает меня. Я почти явственно видел, как гармонические аккорды заставляют трепетать его нервы. «Сады под дождем» заканчиваются коротким драматическим пассажем и звонко-высоким, вибрирующим «ми». Как только оно отзвучало, Кобби открыл глаза и сказал: «Вот она на нашем пианино!» – и, показав на белый детский рояль, выступающий углом от противоположной стены комнаты, бросился к нему, поднял крышку и ударил по клавише «ми» высокой октавы. Не знаю, что мне больше захотелось сделать в это мгновение – глупо захихикать от восхищения или зааплодировать, но, кажется, я сделал и то и другое.

– Правильно? – Он еще раз ударил по клавише и резко отнял палец, чтобы погасить звук.

– А ты помнишь громкую ноту перед ней?

Кобби резко крутанулся к клавиатуре и взял высокое «си»:

– Пять вниз и пять – вверх, вот смех-то!

«Си» было на пять полутонов ниже «ми», так что после всего предшествовавшего финалу развития гармонии «ми» казалось просто комичным разрешением Неудивительно, что Кобби так ловко удавалось подражать голосам. У него был идеальный слух, или то, что называется идеальным слухом, в любом случае – возможность улавливать точные взаимосвязи между звуками.

– Как же ты узнал, где они?

Кобби подошел, положил локти мне на колени и заглянул в глаза, словно спрашивал себя самого, на самом ли деле я такой глупый или просто прикидываюсь.

– Потому, – проговорил мальчик, – что один звук очень-очень-очень красный.А второй, большой, очень-очень-очень синий.

– Так и есть, – согласился я.

– Очень-оченьсиний. А сейчас послушаем смешную песню Фрэнка Синатры?

– Самое время.

Он побежал к проигрывателю, вставил диск «Come Dance with Me», и комнату наполнили сухая барабанная дробь и «медные» пассажи Билли Мэя. Кобби упал на ковер и скрестил ноги, слушая великолепно выверенное вступление Синатры в «Something Gotta Give» с тем же запредельным вниманием, какое он отдавал Монтеверди и Дебюсси. Он подмигнул мне в начале перехода и улыбнулся, когда Синатра немного растянул ритм после инструментального брейка. Отчасти я слушал ушами Кобби, поэтому то, что я слышал, лучилось свободной, уверенной силой. Сердце у меня сжалось – меньше всего мне хотелось слушать «Something Gotta Give». Запись завершилась щегольской и цветистой нисходящей фразой и торжественно-ликующим предложением: «Давай покончим с этим», заставившими Кобби рассыпаться смехом.