Мистики, розенкрейцеры, тамплиеры в Советской России

развития, в

первую очередь неизжитыми

тенденциями

“общинности”,

противоборствующей в крестьянской массе всякой власти извне, и сохранением наивного

представления о возможности существования “мира” вне сферы влияния государственных

структур и меняющихся социально-экономических отношений. При этом было бы

ошибкой считать, что анархизм вербовал своих сторонников из числа наиболее

консервативной части крестьянства: как ни парадоксально, в требованиях “обособления”

от государства, получения хозяйственной и политической автономии сходились обе

крайности тогдашней деревенской массы - как “общинники”, так и “хуторяне”, поскольку

в этом они видели выход из-под налогового пресса и вмешательства государства в дела

деревни.

Не меньшее, а м.б. гораздо большее число сторонников анархизма оказывалось в

городе. Объединявшиеся в профессиональные союзы рабочие видели первый шаг к

своему “освобождению от труда” получение в собственность предприятий, где они

трудились, наивно полагая, что сам факт работы на предприятии дает им право на его

экспроприацию и через это - на улучшение условий своей жизни. Еще большее число

сторонников анархизма можно было найти в среде провинциальной (по своему сознанию)

российской интеллигенции, традиционно выступавшей “за свободу вообще”, поскольку

смутное понимание политической свободы как “вольницы” присуще русскому человеку с

незапамятных времен, равно как и коренная неприязнь к “власть предержащим”, перед

которыми он постоянно ощущал свою ущербность и бесправие.

Такое отношение многих россиян к власти, как к чему-то неправедному, греховному,

подлежащему изменению на началах христианства, не только порождало сумбур в их

сознании, не развеявшийся и по сей день, но и переводило сугубо практический вопрос

организации общественной и хозяйственной жизни в разряд эсхатологических чаяний,

придав ему некую мистическую окраску, столь явно проступающую в русской литературе

первых десятилетий ХХ века. Так не случайно вопрос о “мистическом анархизме”,

поставленный Георгием Чулковым и Вяч.Ивановым в 1906 г., был воспринят

современниками не в качестве принципа свободы творчества (отношение личности

художника и его творчества к окружающему социуму), а чуть ли не программой нового

религиозного движения<41>.

Это небольшое историко-социологическое отступление я счел необходимым, чтобы

показать место, занимаемое в сознании людей того времени анархизмом, с которым

каждый связывал собственные чаяния - свободу творчества, освобождение личности от

опеки государства, социально-экономические преобразования в городе и в деревне, и так

далее. Главным же для всех в анархизме было отрицание власти как насилия, т.е.

требование “акратии”, о чем были вынуждены потом все чаще напоминать сами

анархисты, объясняя свою позицию, причем акратии не как отрицания всякой структуры

управления, а как альтернативу диктатуре (насилию) идеи “общественного согласия” и

самоорганизации масс. В результате, анархизм оказывался единственным идейным

течением, противостоящим не только коммунистам (с которыми анархисты, кстати,

сходились в определении окончательных целей преобразования жизни), но и остальным

партиям, отличавшимся от большевиков не отрицанием централизованной власти, а лишь

способом ее применения.

Такая картина позволяет понять всю притягательность анархизма в глазах молодежи

20-х гг. и ее желание разобраться в том, как же представляли себе будущее после

завершения социальной революции такие теоретики анархизма, как М.А.Бакунин и

П.А.Кропоткин, в чем их предвидение отличалось от той реальности, в которой оказалась

Россия. Отсюда был один только шаг к разговорам об анархизме и анархистах, за

70

которыми начинались поиски литературы (продававшейся тогда еще легально), а затем и

ее “проработка” с последующим коллективным обсуждением.

Здесь мы сталкиваемся с очень важным для нас феноменом. В отличие от программ

других политических партий, говоривших о конкретных преобразованиях, анархизм

рисовал картины будущего, опираясь на идею совершенного человеческого общежития,

молчаливо опуская вопрос о возможности ее практической реализации в конкретных

условиях российской жизни.

Изучая анархистскую литературу, читатели узнавали, что основополагающей в

анархизме является свобода волеизъявления человека, недопустимость принуждения к

чему бы то ни было свободной личности, активная взаимопомощь и поддержка свободных

индивидуумов, борьба с любым видом насилия и принуждения как проявлением власти и

тенденции порабощения и эксплуатации человека человеком, отрицание иерархического

построения общества и многое другое, что невольно обращало внимание наиболее

образованных читателей на соответствие анархистских лозунгов евангельской проповеди

как основы общечеловеческой этики. С другой же стороны - невольно переводило интерес

с вопросов политики и экономики на человеческую личность и проблемы ее

взаимоотношения с обществом и мирозданием<42>. В таких кружках, если они

оказывались в поле зрения тамплиеров, начиналось более или менее регулярное чтение

лекций - сначала по экономике, социологии, философии, а затем и по другим сферам

знаний, которые открывали слушателям иную перспективу развития общества и

человеческой мысли, чем марксистские программы вузов.

Перенос акцента с экономики и политики на психологию и духовный мир человека

оказывался тем легче, что многие заповеди анархизма, имея в своих основах христианские