Мизери
Шрифт:
— Пупок! — громко воскликнула Света, подойдя к Тищенке и ткнув его кулаком в бок. — Ты ли это? Неужели не узнаешь? Вот так встреча!
Тищенко оторвался от двери и посмотрел на Свету в каком–то подобии ужаса. Было без двадцати трех минут шесть. Нули так и свистели на счетчике такси, ждущего у дверей школы.
— Ну? — продолжала Света, улыбаясь простодушно. — Узнал?
— Кузнецова… — сказал Тищенко, пустив вдруг петуха.
Он в последний раз надавил на дверь и опустил руки. Дверь была крепкая. Тищенко смирился с необходимостью переговоров. К тому же и тут, как везде, у него, оказывается, имелись знакомые. Он был везунчик с самого детства.
— То–то, я слышу, голос знакомый… Кузнецова! Ты
— А я не слышу! — со все усиливающимся простодушием и даже… с неподдельным восхищением рассмеялась Светлана Петровна. — Ну, кто бы мог подумать, что у тебя вызреет такой бас! И такой рост! Пу–у–по-о-к… Вообще–то, ты совершенно не изменился, Сенька.
И Светлана Петровна широким жестом пригласила Самуила Ароновича и Сережу немедленно восхититься с нею вместе потрясающим фактом, открывшимся вот только что под слепящим светом коридорной лампочки. Отец Светы Тищенко, визита которого с трепетом ожидала она в течение последнего получаса и борьбе с которым поклялась отдать все силы и мужество, оказался (и это было настоящим чудом, просто знамением Господним!) на самом деле всего лишь Сенькой Пупковым, ровесником Светланы Петровны и соседом ее по коммунальной квартире их общего детства, а также вечным ее дворовым врагом, которого она в те далекие времена неоднократно бивала «одной левой», завоевывая в драке право на владение единственным газоном двора. Ведь только сейчас, в конце века, Сенька Пупков стал длинным, как лапша, сутулым мужчиной, а Света Кузнецова превратилась в хрупкую изможденную женщину ростом ему по плечо. В середине шестидесятых Света была крупным, крепким подростком, грозой мальчишек, а Пупок (как с удовольствием вспомнила нынешняя Светлана Петровна, вглядевшись в неправильные, мягкие, неуверенные какие–то черты своего взрослого противника) — всего лишь маленьким плаксой, которого и бить–то не требовалось: он сам убирался с дороги, если, конечно, был не в компании с Гошкой, а Гошка… Гошка… О–го–го, что это был за Гошка!
— Помнишь Гошку, Пупок? — подмигнула Светлана Петровна, берясь за шнурок куртки Тищенки и потянув его к себе.
Однако Тищенко, кажется, предпочитал оставаться Тищенкой. Он не хотел откликаться на детское прозвище и не спешил предаться воспоминаниям. Вежливо, но настойчиво он освободил шнурок из рук Светланы Петровны и сделал еще одну попытку вытащить из кармана Самуила Ароновича ключ от театрального зала.
Светлана Петровна, хотя и была готова к такому повороту событий, с сожалением рассталась с картиной дворового детства. Увы! Не хочешь — как хочешь. Тищенко так Тищенко. Ничего не попишешь… Кстати, почему Тищенко?..
— Слушай, а почему ты Тищенко? — спросила она у Тищенки.
(Тищенке в этот момент как раз удалось выхватить ключ из кармана историка, но учитель физкультуры, послушный взгляду Светланы Петровны, тут же лишил его этого преимущества. Ключ перекочевал в задний карман спортивных брюк учителя. Часы в гардеробе пробили без четверти шесть. Таксист, ждущий у дверей школы, зевнул и закурил сигарету. До конца представления «Победившего мира» оставалось не больше двадцати минут.)
— Я взял фамилию жены, — отвечал Тищенко, опять занявшийся дверью.
(Он принялся стучать в нее, как по барабану, не попадая в ритм «Деревянных солдатиков». Там, за дверью, уже бескрылый, но все еще могучий и красноречивый Дух Мщения возобновил вербовку пятой колонны на планете, отданной ему во временное владение. Он догадывался, что дни его сочтены, но не показывал виду, так как в полном равнодушии к собственной участи заключалась для него последняя надежда на победу. Меж тем Тищенко ударил в дверь ногой. Посыпалась штукатурка. Светлана Петровна посмотрела на учителя физкультуры. Учитель взял Тищенку за запястья и вежливо повлек его к окну, подбадривая на
ходу легкими пинками. Тищенко упирался. Ему вдруг пришло в голову, что знакомство, на которое он рассчитывал, является лишним и даже вредным.)— Боже мой! — воскликнула Света. — Как я сразу не сообразила! Ты женился на Тане Тищенко? Ну, надо же! Ну, разумеется: Света ужасно на нее похожа…
— Мне нужна Света, — сквозь зубы процедил Тищенко, отпущенный учителем физкультуры по мановению руки Светланы Петровны.
— Она сейчас выйдет! — пообещала Светлана Петровна. — Минут пятнадцать еще. Не больше двадцати… Так вы с Таней поженились? Кто бы мог подумать — самая красивая девочка двора!
— Мне дочь нужна немедленно! — прошипел Тищенко. — Откройте дверь!
В голосе его слышалось отчаяние. Самуил Аронович заколебался:
— Светочка…
— Надеешься успеть в консульство? — спросила Светлана Петровна, отмахнувшись от Самуила Ароновича. — Брось, стоит ли пороть горячку! Вон как ты разволновался. А там нужны крепкие нервы. Не ровен час, срежешься, Пупок. Да оставь ты в покое дверь! Она изнутри не открывается. Успокойся. Поговорим.
— Не о чем нам с вами говорить, — сказал Тищенко.
Он решительно не желал обращаться к подруге детства на «ты». Он по всему демонстративно пренебрегал знакомством. Он вообще чувствовал себя так, будто в голове у него не все в порядке. Он, например, даже забыл, что ключ от запертой двери лежит в кармане учителя физкультуры, и, оставив дверь в покое, опять залез в карман к старому историку. Самуил Аронович деликатно отвел его руку и с укором взглянул на Светлану Петровну.
— А чего вы хотите, Самуил Аронович? — капризно обратилась она к историку через голову Тищенко. — По–вашему, я должна открыть дверь и пустить его на сцену? Позволить ему устроить скандал? Этому пупку?
Тищенко оскалился.
— Послушайте, молодой человек! — примирительно заговорил Самуил Аронович. — Вы могли бы попросить ее по–хорошему. Объясните свои обстоятельства. Неужели эти минуты решают вопрос жизни и смерти?
— Вот именно! — подтвердил Тищенко. — У меня собеседование в консульстве. Сегодня или никогда. Уже куплены билеты. Жена в больнице. Я прилетел по телеграмме.
Тищенко обращался к одному Самуилу Ароновичу. На Свету он не смотрел. Света задумалась. Подошла к Сереже. Взяла ключ, сжала его в кулаке… Взглянула на Тищенко…
— Слушай, Сеня. Давай серьезно! Зачем ты выхватываешь девочку посреди года? Если вы все решили, подождите до июня. В июне летит наша группа в Нью — Йорк. Мы запишем туда Свету. Билет тебе дешевле обойдется. И — никаких собеседований! Дай девочке доиграть. Она так ждала этого дня! Не порти ей праздник, Сеня. Ей только двенадцать лет.
— Не твое дело, — сказал Сеня. — Ты же ничего не знаешь, а лезешь, Кузнецова. С кем я тут ее оставлю? Бабка в маразме, мать — в сумасшедшем доме…
— Как это? — не поверила Света. — Таня? В сумасшедшем доме?
— Какой ужас, — вступил Самуил Аронович. — Отдайте ему ключ.
— Да, — сказала Света, разжав кулак, но тут же сжала его опять. — Погоди. Ты прилетел по телеграмме… Это кто дал телеграмму? Таня? Бабка?
— Света, — сказал Тищенко, отворачиваясь. — Мать увезли с приступом в прошлую пятницу.
— Она согласна на отъезд дочери? — продолжала допрос Света, представляя себе Таню Тищенко выросшей: худой женщиной с синяками под глазами, в больничном халате, без мыслей в голове и чувств в сердце. — Ты был у нее?
— Нет. К ней не пускают. Я говорил с врачом.
— Так Таня не знает, что ты увозишь Свету?
— Это не твое дело.
— Она согласна?
Кулак с ключом Света завела за спину и, задавая последний вопрос, нахмурилась так, что Самуил Аронович взял назад все произнесенные им в минуту ложного сочувствия слова.