Мизеус
Шрифт:
– Ты помнишь, Макс, как я потеряла день и собралась встречать Новый год тридцатого декабря?!
Кое-что заимствованное у Кветы и остроумно выданное за свое, она пустила в ход все свое обаяние, и через каких-то полчаса наслаждалась всеобщим весельем. Милая девушка, Гриша прав. Подожди, девочка! Ты еще не слышала их коронной песни! Чертовски жаль, что нет флейты.
И Анна запела, негромким, но густым, полным и очень приятным голосом, с насмешливым озорством глядя на сына.
– Walked all day till my feet were tired… I was low, I just couldn't get hired …
Макс включился, как магнитофон, десятки раз они исполняли этот хит «The Miracles».
– So I sat in a grocery store…
Как-то спели сто лет назад
I got a job
Sha na na na,
I got a job
Sha na na na…
И на два голоса, сопровождая выступление жестами и комичными гримасами, до совершенства обкатанными в гостях, мать и сын исполнили номер до конца.
Анна радовалась за Макса, эту девочку она в себя влюбит, теперь ей хотелось любви Ольги, у них будет все хорошо, жизнь снова благосклонна, с улыбкой думала Анна, блаженствуя.
Пока дети росли, Анне все казалось, какие они у других умные, талантливые, слушала подруг и восхищалась: «вот Танька у Юльки молодец, вот Анита у Элишки умница». А Макс, ей казалось, растет обыкновенным, не дурак и славно, по счастью, самостоятельным всегда был, постоянно чем-то увлекался, копошился с какими-то затеями, клеил, собирал непонятные мальчишеские штуки, равнодушный к музыке, вообще к искусству, вот только та роль волка в школьном спектакле и все; учился плохо, делал все в последний момент, сидя на унитазе, врал по телефону, что едет, через пять минут будет. Не было у Анны материнской обольщенности никогда, а потом конкурс какой-то и вдруг – драматург. Повалили какие-то помешанные, на него, сказали, одна надежда, современная чешская драматургия молится на него. Чудеса. И она, Анна, там была в его пьесе, и отец, царствие ему небесное, и такие моменты, что удивительно, как подобные мелочи западают в детскую память, приобретая вселенскую универсальность, и много такого стыдного, о чем бы она, как мать, предпочла не знать. А потом, года два-три всего прошло, оказалось, в соседнем Брно есть хороший театр, и Макс поставил спектакль, где все такие трогательно юные, красивые, до комка в горле талантливые. И да, она всплакнула на этом спектакле, освистанном позже феминистками и защитниками чьих-то там прав, но, так сказал сын, это к лучшему, это значит, что пьеса действительно заметная.
Стоя рядом с такси, Макс вышел проводить мать и, кажется, выглядел очень довольным, Анна не без лукавства пожаловалась:
– У меня совершенно нет опыта общения с невестами. Совершенно!
– Ты отлично справилась, – успокоил сын.
– Про новый год я зря рассказала, да? Оля не подумает, что я ку-ку?
– Зря! – он чмокнул мать в щеку. – Дело в том, что я давно присвоил себе эту историю и рассказываю ее от своего имени.
– Ты балбес. Я сто раз подумаю, прежде чем что-нибудь расскажу тебе, ты все тащишь в свои пьесы с жадностью щенка.
Анна села в машину, шутливо грозя сыну пальцем, с легким сердцем и грустными мыслями. Понимает ли он, какая это ответственность – женщина с ребенком? Он такой эгоист.
И кран капал у них на кухне.
Она вырастила его, обманывая себя, что нет существа ближе и понятнее, но в сущности, что она знала о нем, о принадлежащем только себе одному? Ничего. Почти ничего, спасительное почти, пусть останется слабая надежда, что он не просто плоть от плоти.
Юля
Следующим вечером в магазинчике Юлии, он назывался «Товары для здоровья», Анна меланхолично раскачивалась в бамбуковом кресле-качалке,
свесившись набок.– Девица что надо, – говорила она, разглядывая свою красивую, ухоженную руку. – Надеюсь, Макс не станет затягивать со свадьбой.
Эти новые тоненькие браслеты – она наслаждалась их ненавязчивым позвякиванием на запястье.
«Боби!» «Боби!» «Боби ко мне!» На улице выгуливали джек-рассела.
– Я рада, что вы поладили. А у Мишки, представляешь, оказались, обалденные способности к языкам. Они записали его в специальную школу. Там его тестировали и подтвердили, что у него прямо неслыханный дар. Он их там всех поразил. С осени пойдет. Две училки сцепились, так хотели его в свой класс.
У Юли было два внука, Мишка и Сашка, шести и четырех лет. Один гений, второй просто вундеркинд. Рассказывать о них она могла вдохновенными часами. Слушая об их поразительной смышлености, Анна открыла в телефоне фотографию Маши.
– А вот моя внученька, – похвасталась она.
Юля бросила в экран быстрый взгляд.
– Нос твой.
И снова запела о своем Мишке. Необыкновенный, в трамвае все свернули шеи, когда он вдруг затянул рождественский хорал, думали Паваротти.
Анна отправила фото Маши питерской школьной подруге со словами «моя приемная внученька».
«Боби!» «Боби!»
Когда эта дамочка уже оставит свою собаку в покое?
Лавка Юли пользовалась в городе популярностью и приносила небольшой, но стабильный доход. Дело было поставлено хорошо. Изобилие полезных для здоровья вещей и продуктов с наклейками «био», «органик» и «веган» создавали почти религиозную атмосферу. В магазине продавались эфирные масла, пуэры, травы, простыни из бамбука, одеяла из эвкалипта, ионизаторы воздуха, кефирные закваски, соляные лампы, кварцевые шары, эбонитовые массажеры и многое, многое другое. Только зайдя внутрь, ничего еще не купив, вы могли почувствовать себя здоровее, ощутить непреодолимое желание закаляться, бегать трусцой, косить траву и петь мантры.
У Юлии был увлеченный и убедительный тембр голоса. Что бы она не советовала, ей верили безоговорочно. Рыжиковое масло? Боже мой, обязательно! Кукурузные рыльца? Что вы говорите, само собой! Шунгит? Гречишная подушка? О дары богов! О радость бытия! Несите, я беру все!
Ровно в восемь, в час закрытия, звякнул колокольчик, и канарейка в клетке запела, приветствуя завсегдатаев: вегетарианку Каролину с сыном Мартином. На Каролине зеленые индийские шаровары, лодыжки у нее вечно голые, на каждом пальце по два кольца. Мужа у нее нет, любовника тоже, но она переписывалась с программистом из Дели, регулярно присылавшим ей оригинальные рецепты вегетарианских блюд: кичари, сабуданы кичди, кхира, супа масурдала, ладду.
Мартин также был вегетарианцем, по крайней мере, так думала мать. Если кто-то пытался ее переубедить, утверждая, что ребенку, в особенности подростку, мясо необходимо, она в ответ только удивленно пожимала плечами:
– А что вы думаете, я принуждаю его? Я объяснила ему, и он все понял. Мартин вашего мяса терпеть не может. Спросите его сами, если хотите. Эй, Мартин, скажи, ты хочешь мясо?
При слове «мясо» Каролина кривилась, будто ее тошнило при одном упоминании этой гадости. И когда мальчишка отрицательно качал головой, самодовольно добавляла:
– Я же знаю своего сына.
Мартин не обманывал – мяса он не хотел, час назад он проглотил десяток телячьих котлет у бабушки Марии, жившей этажом выше, которая была готова затолкать во внука целую корову, лишь бы он вырос «нормальным мужиком». А незадолго до котлет умял печеную рульку с базиликом. До рульки была телячья нога, перед ногой бифштекс с кровью и бараний бок.
Мальчишка уселся за столик, пока мать наполняла корзину, обреченно глядя перед собой. За все съеденное его мучило чувство вины, которое тяжело и болезненно трепыхалось под сердцем, пока он был сыт, и исчезало, когда он был голоден.