Младший научный сотрудник

— Ранение ножевое, надо в милицию сообщить.

— Вах, женщина, — ответил ей Ашот, — не надо милиции, это несчастный случай на производстве был, на вилы случайно напоролся человек. Мамой клянусь, ничего противоправного…

— Ладно, поверю, — вздохнула она и добавила строгим тоном, — завтра вечером сюда на перевязку.

А когда мы уже подъезжали к жилищу армян, Армен открыл глаза и ясным голосом сказал:

— Ноги надо отсюда делать… не будет нам жизни в Полосатом…

83 год, Камчатка, корейцы

Серёга тоже выслушал радиосообщение про то, как боинг продолжил полёт к Японскому морю, но, кажется, ничего не понял.

— Так их две штуки что ли было? — приступил он к расспросам. — Один здесь сел, второй на Сахалин улетел? Как-то заковыристо получается…

— Слушай, не грузи, — ответил я ему, — и без твоих вопросов голова пухнет. Не знаю я ничего, а если б знал, то не сказал бы… а если б даже и сказал, то наврал бы скорее всего, — выдал я ему такую сложную словесную конструкцию.

— Понятно, — вздохнул он, — бумагу какую подписал?

— И бумагу тоже, — махнул рукой я.

— Тогда ответь хотя бы на такой вопрос — мы когда отсюда на Большую землю свалим? И свалим ли вообще?

— Тоже не знаю, но догадываюсь — когда большие люди вон из той Тушки отмашку дадут.

— Хреново, — опечалился Сергей, — тогда давай пиво что ли пить…

— Давай сразу что-нибудь покрепче… и позвонить домой можно, соврать, что задерживаемся по метеоусловиям Елизова… а то ведь там волноваться будут.

— Тогда я беру поллитру в буфете, а ты иди звони… а потом поменяемся местами.

Я кивнул и пошёл искать переговорный пункт, они же на любом вокзале и в каждом аэропорту в эти времена имелись. Но дойти до нужного места мне не было суждено — на моём пути вырос один из товарищей с волчьим взором, который сказал:

— Так получается, что это ты у нас апостол Пётр?

— С чего бы это? — слабо попытался возразить я, — я просто Пётр. Балашов.

— Отставить разговорчики, — скомандовал госбезопасник, — и следовать за мной.

Я пожал плечами и проследовал — видимо запас приключений для меня на сегодня ещё не был исчерпан в небесной канцелярии. Привёл меня этот гражданин в аэропортовский медпункт, где в первой комнате галдел встревоженный медперсонал, а во второй лежали раненые корейцы.

— Командир боинга, — пояснил мне наконец ситуацию гэбэшник, — отказывается разговаривать с кем-либо, кроме апостола Петра. Мы тут провели небольшое расследование и определили, что он так называет переговорщика, который от нас беседовал с ним в полёте. Тебя, то есть. Задача такая — поговорить с этим Чоном и выяснить, что он знает про второй боинг… ну и вообще, что он знает про полёт.

— Я готов, — вздохнул я, — кто-то ещё будет присутствовать при беседе?

— Он против, но мы, конечно, всё услышим и из-за двери, товарищ Балашов, — пообещал мне этот гражданин, сопроводив свои слова очередной волчьей ухмылкой.

Твои товарищи в тамбовских лесах бегают, в сердцах подумал я, но говорить ничего не стал, а просто зашел в лазарет. Чон этот лежал с забинтованной рукой и смотрел в белёный потолок.

— Ааааа, — сказал он, увидев меня, — апостол…

— Я не апостол, — скромно ответил я, садясь на стул рядом с койкой, — я только учусь на него. Как жизнь, как здоровье?

Чон усмехнулся на мою немудрящую шутку и продолжил:

— Живой пока и ладно. Я вот что хотел сказать тебе, Пётр… после взлёта в Анкоридже рядом с нами некоторое время летел такой же 747-й боинг, только немного по-другому покрашенный…

— Дай угадаю, — ответил я, — низ такой же серый, а верх голубой?

— Откуда знаешь? Наверно эти ваши спецслужбисты рассказали…

Я кивнул, чтобы не углубляться в пространные объяснения, а Чон продолжил.

— Этот второй отвалился от нас примерно за полчаса до наших переговоров…

— А в какую сторону отвалился? — уточнил зачем-то я.

— Вправо по курсу и со снижением ушёл, — сообщил он, — что это за борт такой был и зачем он параллельно следовал, я не знаю… до сих пор, а я на 747-х летаю с 74 года, у меня ничего похожего не случалось. Военные борта сопровождали, было такое и не раз, но они же все зелёного цвета… или серебристые… и нам всегда заранее сообщали о сопровождении — а тут совсем ничего.

— Знаешь, Чон, — решил я открыть перед ним карты, — я боюсь ошибиться, конечно, но похоже, что этот второй боинг, который голубого цвета, сбит над Сахалином… я об этом только что сообщение по радио прослушал.

— Жалко, — поморгал глазами Чон, — ни за что пропали парни. А нас отсюда когда вывезут?

— Сейчас, насколько я знаю, идут переговоры с американскими и корейскими властями — когда договорятся, тогда и вывезут, — дипломатично отвечал я.

Но тут открылась дверь, а из-за неё мне сделал знак тот самый гэбэшник, выходи, мол, строиться.

— Минуту, — сказал я Чону, — я щас вернусь, — и я вышел из лазарета.

— Ты чего там лишнего болтаешь? — начал укорять меня этот товарищ, — зачем рассказал про сбитый боинг?

— А ты по-корейски понимаешь? — сделал я удивлённо-восхищённый вид.

— То что надо, понимаю, — буркнул он.

— Так всё равно же он обо всём узнает, — продолжил я, — и очень скоро, а тут сообщение ему неких конфиденциальных сведений может создать атмосферу доверительности.

— Самый умный, да? — окрысился гэбэшник, — иди продолжай беседу, но уже без утечек информации.

— Есть, — взял я под козырёк и вернулся к Чону.

— Что-то серьёзное? — спросил он.

— Да не, — мотнул головой я, — мелкие инструкции получил. Так на чём мы там остановились-то?

— На том, когда нас вывезут из вашего ГУЛАГа, — усмехнулся Чон.

— На Камчатке ни одного лагеря нет, — сообщил я ему, — это территория, свободная от ГУЛАГа, как ты называешь нашу систему исправительно-трудовых лагерей.

— И почему так? — удивлённо переспросил он, — у вас везде есть лагеря, а тут нет.

— Так вот договорились, — развёл руками я, — и потом, снабжение слишком затруднительное, всё по воздуху — так и разориться недолго.

— А морем из Владивостока? — проявил он знание предмета.