Млечный путь

Я слез с велосипеда и оперся о раму. Спустя минуту Фокин подошел ко мне.

— Ты-то что здесь делаешь? — голос его звучал очень естественно. Ему бы в театре играть.

— Скрываюсь от кредиторов.

У него заметно дрожали руки. И лицо посинело. То ли от холода, то ли так он отреагировал на убийство, на отблеск, так сказать, с того света. Видно, потомок рафинированного эрудита и либерально мыслящего интеллигента, несмотря на все свое генеральство, никак не привыкнет к нынешней своей профессии.

Фокин взглядом окинул меня с головы до ног, словно мерку снял. Не спеша осмотрел мои доспехи: линялую ветровку, заляпанные грязью кроссовки и пузырящие на коленях джинсы. Потом перевел глаза на велосипед и корзинку для провизии.

— У тебя подозрительно дачный вид.

— Тут у всех такой вид. А ты везде поспеваешь. Как Фигаро.

— То же самое я могу сказать о тебе, — проговорил он угрюмо, — где смерть, там и ты. Бутыльская сказала, что ты взял отпуск и укатил в Париж.

— Не подкачала старуха.

— Господи, как же я промерз! — Фокин развернул платок и шумно высморкался.

— Судя по всему, убийство? — спросил я.

— Да, прирезали продавщицу, — сказал он, вытирая нос. — Угораздило же ее помереть, — он опять высморкался, — в такую сырость!

— Господи, ее-то за что? Такая хорошая тетенька, творогом торговала. Украли, поди, не больше пары-тройки тысяч.

— Сейчас и за червонец зарежут.

— Только не говори, что наша встреча случайна.

— Случайность не в том, что я тебя встретил, а в том, что ее убили рядом с твоей дачей, — многозначительно сказал он.

— Лева, пошли ты их всех к черту, ты уже весь синий от холода, — сказал я. Лучше самому напроситься, подумал я. Он как банный лист, все равно не отлепится. Так уж пусть лучше инициатива исходит от меня. — Наплюй, без тебя разберутся. Генерал ты, черт бы тебя побрал, или не генерал? Пойдем лучше самогон пить.

— Исключено! — он решительно замотал головой.

— Смотри, подхватишь крупозное воспаление легких. Так и помереть недолго.

— Я же при исполнении! — продолжал он сопротивляться.

— В бане попарю, — не унимался я, — ее еще мой дед-чекист строил. Обита изнутри пихтой с Колымы. И самогон!..

— Тоже с Колымы? — он усмехнулся.

— Отец лично гнал из антоновки. Пьется как нектар. Высший сорт, слеза, первач!

Я видел, как у него загорелись глаза.

— Первач? — переспросил он, понемногу сдаваясь. — А что на закуску?

— Грибы, корнишоны, квашеная капуста и сало. В шесть пальцев! Деревенское!

Это решило все: сало без труда подмяло под себя служебный долг.

— Сунцов! — подозвал он одного из подчиненных. — Первым делом — в морг. Я остаюсь. Утром пришлешь машину.

Спустя час мы с Фокиным сидели рядышком на верхнем полке и предавались неге.

— Какое блаженство! Лучше, чем в Центральных! — закрыв глаза, обессилено шептал он. — Сила! Нешто пару поддать?

— Смотри, кондрашка хватит. Ты и так красный как рак.

— Пребывать в вечности, бесконечной, как смерть, это и есть блаженство, — говорит он еле слышно.

Я смотрю на Леву.

— Ты, кажется, немного не в себе.

— Постоянное общение с трупами и убийцами не проходит бесследно, — вздохнув, подтвердил он.

— Не переборщи с блаженством, — говорю я.

— В раю нас тоже ждет блаженство, но там оно вечное, — бубнит он с закрытыми глазами. — Блаженство имеет две ипостаси — духовную и телесную. С уклоном все-таки более в сторону телесной. Сапега, скажи, где ты испытывал блаженство, которое оставило неизгладимый след в твоем сердце? Конечно, в бане, когда дух сливается с телом, когда… Но ты не можешь вечно как полено лежать, потеть и похотливо покряхтывать от наслаждения. Через полчаса тебя там, на верхнем полке, и в самом деле кондрашка хватит. И наслаждаться на полок полезет кто-то другой. Та же история с бабами. Блаженство соития не может длиться слишком долго: увянет не только детородный орган, но и что-то внутри тебя, что-то, что управляет твоими страстями. Запомни, тебя это особенно касается: будешь слишком часто трахаться — рехнешься. Непрерывного же блаженства человек достигает только в раю, там он достигает, как я уже говорил, конечной цели — вечного блаженства. Но тут возникает новая коллизия. Цель достигнута. И что дальше? Вечно наслаждаться и испытывать блаженство?

— Лева, ты перегрелся.

Он резко поднимается, выходит из парной и застывает перед большим зеркалом в предбаннике. Я вижу, как он прыгает, вертится, оглядывая со всех сторон свое костлявое тело.

— Если присмотреться, — кричит он, — я не так уж и плох, хотя и смахиваю порядком на обезьяну. Моим родителям, царствие им небесное, удалось вывести новую человеческую породу: помесь Мефистофеля с Нарциссом. Отлично поработали мои предки! Вот, послушай. Журнал «People» признал Дэвида Бекхэма самым сексуальным мужчиной в мире. «Это огромная честь для меня», — гордясь собой, сказал этот кривоногий дуралей. Господи, что творится в мире! — продолжая вертеться, восклицает Лева. — По-моему, я выгляжу не хуже старины Бекхэма. Если в меня ввести потребную долю углеводов и со знанием дела растереть махровым полотенцем, я еще хоть куда!

— Закрой дверь! Пар садится!

Фокин озабоченно ощупывает голову и опускается на деревянный настил у моих ног.

— Здесь не так жарко… Я тут недавно прочитал Мильтона. У меня так забилось сердце, о, знал бы ты! — Он посмотрел на меня снизу вверх и криво улыбнулся. — Мильтон в своем «Потерянном рае» описывает падшего ангела, который восстал против Бога. Ты мне очень напоминаешь этого падшего ангела.

— Падшего ангела?

— Да, падшего ангела. Ты живешь по Прусту, для тебя жизнь — это феерия от рождения до старости. Ты хоть знаешь, кто такой Пруст?

— Откуда ж мне.

— Вот и фальшивомонетчик Цинкельштейн не знал. Это едва не стоило ему жизни. Интеллектуально подкованный убийца, загримировавшись под Деда Мороза, проткнул его чем-то острым вроде шила. К счастью, Цинкельштейн выжил.

— Зачем ты мне рассказываешь о каком-то фальшивомонетчике?

— У тебя есть шило, Илюшенька?

— Есть. И не одно. Могу подарить. Кстати, с каких это пор генералы расследуют убийства деревенских баб? Не мелковато ли для высокопоставленного полицейского чина?

— Не мелковато. Дело не в этой несчастной женщине. Чует мой длинный нос поживу, — Лева хихикнул. — Я ведь следователь по особо важным делам. А тут дело и особое, и важное. Я могу прогреметь на всю Россию.

— А ты, оказывается, еще и честолюбец!

— Мне нравится, — сказал он вдохновенно, — мне нравится загнать противника в угол и…

— И поставить ему мат, — сказал я, вспомнив, что Фокин неплохой шахматист и даже когда-то участвовал в каких-то турнирах.

Он кивнул.

— Да, загнать гаденыша в угол и поставить ему мат. Занятие до чрезвычайности увлекательное.