MMMCDXLVIII год(Рукопись Мартына Задека)

Тут Сбигор стал подробно описывать все происшествия дня. Клавдиана задумалась.

— Сверх всего сказанного, — продолжал он, — у меня родились некоторые сомнения. Противники мои скрывают от меня все, что только может относиться к моим выгодам и чести; однако же, Клавдиана, я узнал, хотя не вовремя, то, что Властитель, переодетый, в день 4-го Травеня, был у меня в саду!.. причина мне известна…

Клавдиана вспыхнула.

— Батюшка— произнесла она — кто вам сказал?..

— Что ж тебя так удивляет это? Может быть ты сама знаешь?

— Я знала, батюшка, но не смела вам сказать. Властитель желал этого молчания до времени… — произнесла, Клавдиана смущенным голосом.

— Ты говорила с Властителем? — вскричал отец Клавдианы, вскочив с места. Неподвижно смотрел он на дочь свою, и несколько минут стоял, как будто лишённый языка. Между тем Клавдиана, как преступница, с замешательством рассказывала ему про таинственную встречу.

— Слава Богу! — произнес он наконец, успокоенный рассказом. — Жаль только, что народ узнал его, когда он входил в мой сад. А я полагал, что Царь желал встретиться со мною, потому что, как Царь, он должен же был видеть, что с новыми людьми вещи не могут сохранить старый порядок!..

После сих слов Сбигор-Свид почтительно подошёл к своей дочери, обнял ее, и удалился в свои покои, приводить в порядок мысли и обдумывать все предположения, клонящиеся к благу отечества, которое так много зависело от его попечительности.

Часть третья

Он жаждал достигнуть до той высоты, с которой можно окинуть одним взором всю землю, и раскаялся — земля показалась ему черным пятном на ризе вселенной.

V

На другой день солнце блистательно восходило над вершиною Бугорлу, при подошве которой лежала некогда древняя Халкедония; тень от Леандровой башни легла поперёк пролива; шум пространной Босфорании проснулся.

Еще не успело пробить на городской башне восьми часов, как от всех уже мест и направлений, дорожки к старому главному дворцу были проложены и утоптаны заботливостью людей, без которых не стоит ни одно царское здание.

В несколько мгновений, все пустые покои сделались жилыми; и все, на своем и не на своем месте, ожидало появления Властителя. Царский дворецкий, близ дверей опочивальни, давно уже ждал пробуждения Иоанна и звука колокольчика; но вдруг к удивлению, его, громко раздалось:

— Филип!

Дворецкого звали не Филипом.

— Филип! — раздалось снова из царской опочивальни.

— Кого зовёт Царь? — спросил он у двух вестовых охранной стражи.

— Не знаем! — отвечали они.

По всему дворцу пошли искать Филипа, известного Царю; и наконец нашли его в сарае, взваливающего на себя вязанку дров. Это был Филип истопник. Придворные слуги окружили его и торжественно повели во дворец. Не смотря на уродливость его, на одежду и низкий сан, двери пред ним отворились, и он боязливо вступил в опочивальню царскую.

Дворецкий прислушивался в дверях; но Иоанн не так громко говорил с Филипом истопником, как произнёс его имя. Вскоре Филип вышел.

— Что? — спросили его.

— Властитель приказал подать себе завтрак и вина.

— Завтрак и вина? — повторил дворецкий с удивлением. — Вина, которого он никогда не пил?

— Да — отвечал истопник Филип — приказал мне скорее принести завтрак и вина.

— Тебе?

— Да, никому другому кроме меня не велел он входить к себе без приказания.

Дворецкий пожал плечами, и хотел исполнять волю Иоанна.

Чрез несколько минут золотой поднос отдан был на руки новому слуге царскому, и он отнес его в опочивальню; возвратясь, он объявил, что Царь требует к себе доктора, который на днях приехал в Босфоранию.

— Не болен ли Царь? — спросили все с участием.

— Верно не здоров, — отвечал Филип, — не может ни говорить, ни смотреть на свет.

Собрали всех дневальных, чтоб разослать их по Босфорании искать доктора, которого требует к себе Властитель. Но по общему совету, Филип истопник должен был отправиться в царскую опочивальню узнать об имени его.

Филип скоро воротился, и объявил, что Властитель не желает толковать своих приказаний.

Нечего было делать; все дворцовые дневальные и рассыльные поскакали по городу искать доктора, который на днях приехал, неизвестно откуда, где остановился и как называется.

В десять часов утра, по заведенному порядку, дворцовая сборная палата наполнилась царедворцами и сановниками правления, как нижний Египет водами Нила. Некоторые пришли с огромными бумажниками. Важность дел ясно выражалась на их лицах; казалось, что под рукою у них были таинственные книги судеб.

Удивление резко было отпечатано на всех лицах, как страсти на рисунках последнего издания Лаватера. Рассказы про внезапный отъезд Властителя из долины гротов, про неожиданное переселение в Старый дворец, являлись во всех возможных одеждах, какие только своенравное воображение может себе представить. Никто не постигал странностей и перемен.

— Это должна быть болезнь, известная под названием: «черная немочь», — произнес важно главный придворный доктор, тронутый тем, что Иоанн призывает для пользования себя неизвестного медика, иностранца, тогда, как он, придворный медик, составил несколько томов подробного изложения болезней, коим могут быть подвержены земные Владыки, и вернейших способов предупреждать и лечить оные. Сия книга прославила имя сочинителя, хотя ему не удавалось видеть в продолжении всей своей жизни больного Царя; ибо Иоанн знал, что здоровье зависит от умеренности, деятельности и осторожности, а не от трав и минералов.

— «Черная немочь», — повторял он важно, и хотел уже сделать подробное описание сей болезни; но приезд Верховного Совещателя прервали слова его, и общие суждения о болезни царской.

Вельможа вошел в сборную палату; всеобщее уважение к его летам, достоинствам и званию, выразилось мгновенной тишиной.

Он спросил о Властителе. Рассказы о событиях утра увеличили удивление любимца Иоаннова.

— Мы не должны судить о воле и намерениях Властителя, который облечен доверенностью народа, — произнёс он важно. Уверенный, что вход в царский кабинет для него никогда не прегражден, он, не останавливаясь в сборной палате, прошел чрез длинный ряд дворцовых покоев, приблизился к опочивальне, и ожидал уже, что Вестовой отворит ему двери; но слова истопника Филипа: — позвольте, Ваша Светлость, Государь Властитель не приказал впускать без доклада! — поразили его как громом.

После продолжительного невольного молчания, он приказал доложить: угодно ли Государю Властителю принять первого Верховного Совещателя, с бумагами, известными Его Величеству.

— Государь приказал оставить бумаги до следующего дня, — сказал Филип, возвратясь из опочивальни.

— До следующего дня? — произнес с удивлением Верховный Совещатель, — до завтра?.. От 24 часов времени часто зависит честь Царства. Отнеси этот бумажник к Государю Властителю; если Его Величеству не угодно видеть меня, то по крайней мере, не угодно ли будет ему взглянуть на эти бумаги.