Мне снился сон…

В гостиной и ресторане было много знакомых, да почти все. Четверо или пятеро итонцев, славных ребят, с которыми Энтони поздоровался издали кивком. Двоих парней он знал по академии «Сендхерст»: на год и на два старше его самого, один из роты «Ватерлоо», другой – из «Инкерман». С ними он с удовольствием обменялся рукопожатиями. Кого-то знал близко по давним семейным связям, кого-то просто по именам, без тесного общения. А вот и хозяин вечеринки, старина Руперт!

Молодые люди обнялись. Они были друзьями: два года жили в одном номере общежития, причём, объединились по обоюдному желанию.

Когда Энтони поступил в Ноттингемский университет, он поначалу стал жить сам, в люксовом номере. Было очень неплохо: две комнаты и кухня, где ему готовила приходящая служанка. Отец положил ему хорошее ежемесячное содержание – хватало на всё. К концу учебного года у Энтони образовалось уже много приятелей. Он сам был общительным юношей, а жизнь в университете кипела. И не столько на лекциях, сколько в кампусе – чудесном «University Park Campus», который ребята называли сокращённо «Ю.Пи.» Здесь, в Центре искусств, ставила спектакли театральная труппа, где Энтони стал одним из актёров. Вошёл в актив Студенческого союза, который располагался в Портленд-билдинге – здесь же, в Парковой зоне. К нему в люкс толпами стали ходить ребята, часто с подружками, вечера проходили весело. Но скоро это стало его утомлять, да и заниматься мешало. Энтони же хотел получить основательные знания по своей специальности «Право и общественные науки». К тому же он посещал и лекции другого факультета – «Точные и естественные науки».

К середине второго курса Энтони Энкоредж и Руперт Ванбург решили объединиться. Они сняли спаренный люкс. Теперь одну неделю двери для всех друзей были открыты на половине Руперта, вторую – на половине Энтони. Можно было присоединяться к компании или удаляться к себе. Это оказалось отличным выходом. Энтони и Руперт ладили прекрасно. Их семьи были давно хорошо знакомы. Руперт учился на медицинском факультете, здание которого вместе с университетской больницей образовывало Королевский медицинский центр. Вся эта территория также примыкала к Ю.Пи. Кампусу. Энтони, чей инстинкт познания был безграничен, ходил и с Рупертом на лекции, правда, не слишком часто…

Руперт, в бежевой рубашке с монограммой и твидовом пиджаке от Кардена, выглядел совсем не по-американски. Крепко взяв Энтони за руку, он отвёл его к столику.

– Ты по-прежнему предпочитаешь бордо? Есть Линч-Баж и Шато-Лафит.

– Лафит, – кивнул Энтони. – И салат с фуагра.

Они выпили за встречу.

– В Штатах бешенный ритм и жизни, и работы. Особенно в госпиталях. Я практиковал в Вашингтоне, в отличной клинике. Там прекрасное оборудование, и условия для врачей, для больных, лаборатории результаты выдают почти мгновенно. Очень полезно поработал. Но, знаешь, я так и не привык к бесконечным воплям: «Давай!», «Быстрей», «Чёрт!», «Мы его теряем!». От «Макдональдсов» просто воротило. То ли дело бары в Портленд-билдинге, в нашем Шервудском лесу, помнишь?

Ещё бы не помнить! «Шервудским лесом» Энтони и Руперт называли Кампус Университетского Парка, ведь он располагался как раз на том месте, где в двенадцатом веке шумел Шервудский лес и бродили лучники Робина Гуда…

Недалеко, в круге весело щебечущих женщин, Энтони увидел Памелу Винеблс… нет, теперь Мортон. Она смотрела на него, улыбаясь. Памела, Пэм, его первая любовь… Они оба были на первом курсе, познакомились в Уоллатонском парке, когда оба пришли осмотреть дворец Уоллатон-холл. Юная, тоненькая, с восторженно распахнутыми глазами, в шёлковом платье с рукавами-крылышками и под пояском, она показалась ему девушкой из того далёкого времени, жительницей этого дворца. У них были романтичные отношения и страстная близость. Они ходили в церковь Сент-Мэри, в Каунти-холл, особенно любили гулять в парке Арборетум. Пэм училась на факультете биологических наук, жила в другом кампусе – Sutton Bonington, но это не имело значения. Она оставалась в люксе Энтони, отдавалась ему с таким неистовством, которое сначала ошеломило молодого человека, потом восторгало и возбуждало, а через время стало утомлять – не физически, а морально. Причём, днём Пэм выглядела такой наивно-невинной девочкой, что трудно было поверить…

А потом Пэм объявила ему, что влюбилась в другого человека – в студента-старшекурсника Джона Мортона. Мортон был лидером Студенческого союза, в нём явно проглядывался будущий парламентский деятель. Так, кстати, и случилось: ныне Мортон довольно активный и успешный политик… Пэм уходила с заламыванием рук, слезами и раскаянием, в полной уверенности, что разбивает Энтони сердце. Он не стал её тогда разочаровывать, разыграл глубокую скорбь – недаром участвовал в спектаклях! Но в душе был благодарен девушке: она избавила его от тягостного и подловатого поступка – самому разорвать связь… Им приходилось иногда пересекаться, и Энтони явно видел: Памела считает, что повергла его в пожизненную любовную тоску. То, что Энтони всё ещё был не женат, питало эту её фантазию. Вот и теперь она смотрела на него ласково и кокетливо. Энтони не стал разочаровывать бывшую подружку: улыбнулся с налётом печали, вздохнул как бы украдкой и медленно отвёл взгляд… Получилось неплохо!

На застеклённой веранде, в зимнем саду, ему пришлось слушать восхищённые рассказы о своём старшем брате: кто-то недавно видел графа Катерхема на яхте, в Адриатическом море. Энтони приветливо кивал и думал о том, что Чарльз в своём амплуа. Блестящий выпускник Оксфорда, его брат своеобразно использовал свои знания в литературе, географии, истории. Он ездил по миру, мелькал в светских хрониках, слыл заядлым театралом и покровителем подающих надежды писателей. Конечно же, играл в поло и гольф, участвовал в международных авторалли, непременно на скачках Ройял-Эскот… Последний раз Энтони общался с братом два года назад, на юбилее отца. Тогда Чарльз провёл с родственниками целый вечер, а рано утром улетел в Южную Америку, где собирался спускаться с экстремалами в какой-то каньон. Потом несколько раз видел издалека: на бегах, в проносящемся мимо автомобиле, в ложе театра. Каждый раз Катерхем махал ему издалека рукой – белозубо-улыбчивый, загорелый, спортивный… Энтони любил брата, однако в Оксфорд не стал поступать именно потому, что Чарльз, старший на два года, учился там и был звездой первой величины.

Когда он вернулся в ресторанный зал, там уже не было первоначальной толчеи. Гости разбрелись по разным комнатам: курили, играли в карты, спорили о политике, в открытой двери бара мелькали танцующие пары. За одним из столиков сидел Джимми Чартерис и махал рукой, официант как раз ставил перед ним напитки и блюда. Энтони подошёл, опустился рядом на стул.

– Только освободился, – пожаловался Джимми. – А всё этот чёртов Свен!

Вне стен Воксхолл Кросса сотрудники не называли своих «подопечных» настоящими именами. Только условными. Террорист Олаф Хольгер носил прозвище «Свен», его организация именовалась «Парабеллум».

– Значит, след подтвердился? – спросил Энтони.

Джимми кивнул, прожёвывая мясо, запил красным вином, ответил:

– Да, его видели в Румынии, это точно. Он сейчас не боится «светится», думает, нам ещё неизвестно его новое обличие. Таким красавчиком стал после пластической операции!

– Он и раньше был неплох собой, – бросил Энтони. – Помнишь ведь: когда его чуть не взяли в Дублине и он, выворачиваясь, подорвал дом, ему слегка обожгло лицо… Думаю, пластика связана скорее с этим, чем с желанием изменить себе до неузнаваемости.

– Помню хорошо. Но этому оборотню всё на руку, даже ожёг. Впрочем, – Джимми улыбнулся, – мы тоже свою игру играем хорошо. Знаем, как он выглядит, но вида не подаём. Во Всемирной Сети висят его старые фото, вот он и думает, что конспирация полная. Пусть думает и гуляет по Румынии до поры, до времени. А я на днях отправляюсь туда, в район Трансильвании.

– Трансильвания… – протянул Энтони и кивнул, позволяя Джимми налить ему в бокал вина. Отпил глоток, пошутил: – Это, если не ошибаюсь, в гости к самому Дракуле?

– Похоже! Свен если не сам Дракула, то из его когорты, это точно! Но сначала, возможно, заеду в Германию.

– Там он тоже наследил?

– Да, именно оттуда и потянулась ниточка… Месяца два назад его впервые заметили там. В аэропорту Франкфурта. Он, вроде бы, собирался лететь одним из тамошних рейсов, но не полетел. Передумал или чего-то испугался. Очень осторожный зверь!

Бокал, который Энтони нёс к губам, дрогнул, несколько капель пролились на скатерть. Он этого не заметил. Медленно поставил бокал, спросил осторожно: