Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины

Вопрос открытый…

Был у меня египетский аспирант Мустафа. Он приехал, не зная ни слова по-русски. Дома он, по-видимому, ходил в национальной одежде, европейский костюм очень его тяготил, рубашка все время вылезала из-под ремня брюк… Он был женат, жена ждала ребенка, он волновался… Никакие занятия в голову не лезли — тоска его заедала. Но что делать? Приехал учиться — учись.

Однажды он пришел на урок после выходных, сияя. Он сказал, что два дня занимался только русским языком.

«Отлично», — подумала я и решила посмотреть, каковы же результаты.

— Как дела? — завела я разминочную беседу.

Мустафа заглянул в разложенные на столе записи и ответил непринужденно:

— Х-ево.

Я не поверила своим ушам! Ну, не готова была такое услышать от иностранного аспиранта. И в ужасе переспросила:

— Как-как?

Мустафа, очевидно, решил, что плохо произнес ответ на мой вопрос, поэтому поднатужился и очень громко и членораздельно выговорил:

— Х…Ё-ВО!

Тут я взяла в руки его записи, в которые он заглядывал, и увидела, что за лексику осваивал Мустафа в выходные.

В общем, наши ребята-аспиранты из общежития развлеклись на славу. Спросили Мустафу:

— У тебя преподаватель молодая?

— Да.

— Строгая?

— Да.

— А давай мы тебе поможем, научим, как правильно отвечать на вопросы.

И они составили целый разговорник. Вполне невинные вопросы преподавателя перемежались с такими ответами, о существовании которых я в то время и не догадывалась. Таким образом диалоги сияли всей палитрой ярких и причудливых красок ненормативной лексики.

Мустафа по выражению моего лица догадался, что что-то не то у него на листочках написано. Схватил их и изорвал в мелкие клочки…

И все-таки я его научила говорить по-русски. А когда он научился, сумел объяснить мне, что после обучения в Москве обязательно совершит паломничество в Мекку, так как мы тут все нечистые…

Наверняка совершил.

Еще очень мне запомнился аспирант-алжирец по имени Бахи.

Однажды Бахи пришел на занятия сам не свой. Очень расстроенный. Буквально со слезами на глазах. К тому времени он уже хорошо говорил по-русски.

— Что случилось, Бахи? Как дела? — спросила я.

— Моя мама очень плохо себя чувствует. Я переживаю за нее.

— Ничего, она поправится, не волнуйтесь так, пожалуйста, — пыталась утешать я.

Ну на самом деле — Бахи было двадцать семь лет. Сколько могло быть его маме? Страна мусульманская, замуж выдают лет в пятнадцать… Ну, вполне еще молодая женщина его мама в любом случае…

Однако Бахи очень волновался. И даже отпросился и полетел на родину, чтобы как-то помочь маме.

Вернулся довольно скоро. Радостный. Все в порядке. Маме полегчало. Она поправилась. Жизнь продолжается!

— Вы так любите свою маму! — восхитилась я.

— Да! Мы с мамой не можем друг без друга. Я ее четырнадцатый ребенок. Последний.

— Вот это да! — позавидовала я. — Четырнадцать детей!

— Я — самый маленький, — продолжал Бахи. — Мама родила меня в 56 лет.

Я не поверила своим ушам. Разве можно рожать в пятьдесят шесть лет? И — сколько же ей теперь? Неужели?..

— Ей сейчас восемьдесят три года, — словно услышав мои мысли, проговорил Бахи. — Она в последнее время устает. Бывает, болеет. А я так люблю свою маму…

— Она вас так поздно родила, — только и смогла протянуть я.

— Да, — согласился Бахи. — Поздно. И больше не хотела рожать. А мы мусульмане, у нас нельзя применять контрацептивы.

— Значит, больше не получалось? Да?

— Ну, чтобы не забеременеть, наши женщины стараются как можно дольше кормить своих детей грудью. Пока кормят, не беременеют.

Об этом я, кстати, знала. Хотя этот прием давал сбои, но в большинстве случаев так и было… Естественная защита природы, дающей возможность сначала вскормить младенца, а потом уже заводить следующего. Однако Бахи продолжал:

— Мама кормила меня до шести лет. Я уже ходил в первый класс лицея, а все никак не мог обойтись без маминого молока. Прибегал домой, бросал ранец, бежал к маме, чтобы приникнуть к груди…

Вот это да!

То есть мама Бахи кормила его грудью до собственных шестидесяти двух лет!

Все дети в их семье, кстати, тоже подолгу вскармливались грудным молоком. Иначе было бы их не четырнадцать, а… Даже и не представляю, сколько. Ведь маму выдали замуж в шестнадцать лет! За сорок лет супружеской жизни можно незнамо сколько родить… Или погибнуть… Но природа все устроила мудро.

Только четырнадцать. Все успешные. Кто врач, кто адвокат, кто инженер. Бахи — аспирант в далекой стране.

Все хорошо. Только мама после восьмидесяти иногда неважно себя чувствует…

Хорошая история. О жизни, материнской и сыновней любви, долголетии…

…Когда мои ученики разъезжались на каникулы, я давала им задание: писать мне письма, чтобы не забывали русский язык. Бахи всегда передавал мне приветы от мамы. Я радовалась, что она поправилась.

Однажды летом на даче

На даче мы всегда слушали «вражеские голоса» — за городом приемник ловил хорошо, а в Москве передачи из-за границы глушили.

Меня интересовала не антисоветчина, а новости, выступления писателей, которые читали отрывки своих произведений, а также музыкальные программы.

И вот однажды проводили мы спокойный вечер, слушая радио, — то ли «Голос Америки», то ли что-то подобное, и объявили интервью с каким-то защитником прав евреев. Он начал вещать. Говорил с произношением и интонациями наших членов Политбюро. Я даже удивилась — откуда взялся такой правозащитник? Танюся изменилась в лице.

— Не может быть! — воскликнула она. — Это же он! Григоренко!

Это действительно был генерал Григоренко, как и было объявлено.

И Танюся рассказала.

Как раз после смерти в 1952 году дочки Светочки она вышла на работу, плохо соображая от горя, что происходит. А ее непосредственным начальником в то время и был Петр Григоренко, тогда еще полковник. Он вызвал Танюсю и велел ей немедленно писать заявление об уходе.