Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины

Слушать все это мне, дочери фронтовика, было нестерпимо стыдно.

— И они так и сидели в своих танках без еды?

— Ну как так — без еды? Я пошла домой, всем им сделала хлебички (бутерброды, по-чешски), накормила. И соседка тоже.

— А как же вы? Они же — враги. — От последнего слова у меня слезы вскипали в горле.

— Да какие враги? Хлопчики. У каждого маминка дома. Ждет сыночка. Плачет. Я чужого сыночка не пожалею — и моих деток чужие мамы не пожалеют. Так нельзя, мы же люди.

Представьте: мне, советской девочке, жалостливой, умеющей сочувствовать, такие мысли по отношению к врагам до этого разговора не приходили в голову! А ведь слышала, слышала от своих рассказы, как гнали пленных немцев через Москву. Огромную толпу врагов, которых четыре года проклинали в каждом доме, которым желали стократной страшной смерти и чтоб после смерти в аду горели за свои злодейства.

Пленные шли и шли по столице чужой державы, которую их послали завоевать их же собственные безумцы. И на всем протяжении их пути стояли женщины, не менее несчастные, чем эти плененные чужие солдаты. Они плевали в сторону поверженных врагов, плакали, осиротевшие без своих мужей и сыновей, оставшихся по вине этих, живых, навечно на полях сражений. Плакали, плевали и — кидали им хлеб: «Жри, окаянный!» Те, кто прошел тогда по Москве, навеки этот хлеб не забудут…

Не понимала прежде я что-то про этот хлеб. Не понимала — и все тут. Потому что камнем застыла моя душа еще давно, в детстве раннем… А тут, в Чехословакии, растопилась. И открылись глаза. И все оказалось проще простого. Просто люди могут пожалеть других людей. Несмотря ни на что. Пожалеть и помочь. Потому что у всех есть матери. И они далеко-далеко плачут о доле своих сыновей.

Из-за этого рассказа Майкиной мамы мне увиделось и другое. Злой рок русского человека встал передо мной во всей его трагической величине. Его никто не пожалеет. Ни свой, ни чужой. Или, быть может, скорее чужой, чем свой. Вот что по-настоящему ужаснуло!

Семидесятые

Маразм крепчал — вот, пожалуй, самая распространенная поговорка тех лет.

Крепчал маразм нашего «дорогого Ильича», с трудом произносившего свои многочасовые речи. Наверное, ни о ком не рассказывали столько анекдотов, как о Брежневе. Причем ни о ком не было их так легко и смешно рассказывать: достаточно было подражать его манере говорить:

— Дорохие туарышши! С чустым хлубокаа удылетарения…

Удовлетворялся же Брежнев от многого… Только и слышалось…

А еще он поражал своей любовью к страстным поцелуям с партийными и государственными деятелями — как отечественными, так и зарубежными. На эту тему был анекдот. Провожает Брежнев какого-то африканского вождя. Расцеловались.

Брежнев задумчиво машет вслед улетающему самолету и произносит:

— Политически — неграмотен! Морально — неустойчив! Но КАК целуется!!!

Люлек — так называл наш народ своего лидера. И к концу семидесятых всерьез Люлька не воспринимал никто. Ну — казался всем он мумией ходячей. А с мумии — какой спрос?

Однако и мумия может натворить делов… Как выяснилось как раз в последние дни уходящего тысячелетия, перед самым 1980-м годом.

Если же говорить об основных событиях 70-х, которые особенно глубоко впечатлили, то вот они:

1970 — празднование юбилея В. И. Ленина.

1972 — теракт на Мюнхенской Олимпиаде.

1973 — черный сентябрь в Чили.

1974 — начало строительства БАМа.

1975–78 — геноцид в Камбодже.

1977 — у Гимна СССР появились новые слова. Автор слов — тот же: С. В. Михалков.

Конец декабря 1979 года — ввод советских войск в Афганистан.

ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ. Афган

25 декабря 1979 года моя подруга Майка пригласила нас к себе (они жили в соседней квартире) на Рождество. Я впервые в жизни смогла почувствовать, какое значение придается этому празднику, к которому готовятся как к чуду. Елка, которую у нас наряжали к Новому году, оказалась Рождественским деревом (к Сильвестру — то есть к 31 декабря игрушки с елок уже снимали, а деревья выносили, чтобы их забрали мусорные машины).

«О, сколько нам открытий чудных»… Подарки под елочку к Рождеству приносил, оказывается, младенец Иисус, а не Дед Мороз. А вместо Деда Мороза к детям в начале декабря приходил Св. Микулаш (Св. Николай) и совершал невероятные чудеса. Микулаш шел по ночному городу в сопровождении ангела и черта. Ангел оставлял в заранее приготовленных носочках сладости для хороших и послушных деток, а черт засовывал всякую пакость в носки детям гадким, плохо проявившим себя в течение всего года. Дети ложились спать с трепетом. К счастью, Микулаш обладал редкостным всепрощением. Ангел трудился вовсю, а черт мрачно сидел, сложа свои пакостные лапы, поскольку работы для него не находилось.

Естественно, мы переняли этот замечательный обычай (он был и у нас, но его выжгли, казалось, навеки).

…Мирный рождественский вечер, тихая музыка, добрые лица, подарки под елочкой (и нам тоже) — все это рождало чувство особого покоя. Прощаясь, мы пригласили наших новых друзей на новогодний ужин. Решили собраться в полдесятого по местному времени, поймать по радио Москву, где в это время уже без тридцати минут полночь, проводить старый год, выпить шампанского под бой курантов, а потом уже праздновать Новый год по чешскому времени.

Так и сделали. Настроили радио. Первое, что услышали, сводка новостей, в которой сообщалось об ограниченном контингенте советских войск, введенных в Афганистан. Помню первое ощущение: шок. И понимание, что это с рук так просто не сойдет. Офицеры — наши ровесники, солдаты — ребятки помладше, выросшие в период относительного покоя (редкостный период для нашего государства) — зачем им все это? Я вспомнила, как праздновали мы пару лет назад Новый год на улице Горького, у деда Павла Артемьевича. Там были и родители моего мужа — Октябрь Павлович и Лариса Захаровна. Октябрь Павлович был тогда заместителем командующего Дальневосточного Военного округа, генералом. Мне было велено сказать тост. Я этого делать не умела и провозгласила самое популярное в те времена:

— За мир!

И вот тогда Октябрь Павлович, никогда не воевавший генерал, поправил меня:

— Среди военных за мир пить не следует. Военные в мирный период сидят без дела.

Тем не менее за мир выпили — почему бы и не выпить…

А логичное замечание генерала мне запомнилось на всю жизнь.

Тогда, в конце семидесятых, высшие военные должности стали занимать те, кто настоящей войны не нюхали. Были, конечно, локальные войны, где наши выступали советниками (Вьетнам, Ближний Восток, Ангола…) Но военным хотелось настоящего боевого опыта. Им нужна была своя война.