Мнемозина

— Когда это было? — спросил я.

— Ровно за неделю до смерти Ксении, в пятницу, потому что в выходные я уехал к маме и больше не работал. Я еще удивился: у Рокотовых в доме о первой жене Олега Юрьевича ничего хорошего не говорили. Даже Фиронов считал ее… извините… конченой.

— Почему? — удивился я.

— Она же запойная, — развел руками Андре и помрачнел. — Алкаш в семье — это всегда беда, мне ли не знать, даже если пьет мужик. А тут женщина, мать! Разве это нормально? Пьющая баба отдает родную дочь на воспитание отчиму, и сама десять лет даже не пытается с ней увидеться.

Я невольно потряс головой. Отчиму?

— Простите… Что вы сказали? Какому отчиму?

Андрей удивленно поднял брови.

— В смысле — к какому? Олег Юрьевичу. Вы не знали, что он не ее родной отец?

— Понятия не имел.

— Ох… — Андрей выглядел сконфуженным. — Рокотов мне башку оторвет… Хотя вы же для дела спрашиваете… В принципе, это вся обслуга знала, так что, я вам ничего не говорил, ладно?.. Короче, Светлана Игоревна по синьке где-то залетела, толком даже не известно от кого, хотя на тот момент была за Рокотовым замужем. Он долго дочь считал своей, пока Ксения не заболела и ей кровь не потребовалась. Ну, там и оказалось, что группа не совпадает. Скандал был до потолка, но Рокотов все ж таки мужик, от Ксении не отказался, считал ее родной дочерью, и к себе забрал, когда Светлана Игоревна чертей гонять начала. Он жену в дурку отправил, лечил долго, но она по новой начала загоняться. Тогда он развелся, и дочь отсудил, даром, что не родная. А Светлана Игоревна дома у Рокотовых не появлялась… Хотя…

Андрей нахмурился и поглядел в сторону дома, прислушиваясь. Мне не хотелось, чтобы он ушел под благовидным предлогом ухода за матерью, когда выложил больше всех встреченных свидетелей. Я отметил, что даже после увольнения, Сухоруков не говорит о хозяевах плохо, уважительно называя по имени-отчеству. Однако на Светлану его лояльность не могла распространяться, потому я поторопил его:

— Хотя — что?

— Один раз она приезжала к Ксении домой, не знаю даже откуда адрес узнала, пьяная была, в хлам. Ее пускать консьерж не хотел, но она как-то прорвалась, только дочь ее не пустила. Консьерж меня вызвал, но к моему приезду она уже уехала. Консьерж сказал, Светлана Игоревна выла под дверями, как волчица, и все просила простить ее. Ну, а через месяц Ксения поехала в Красногорск. Наверное, все-таки оттаяла. Какая-никакая, а она мать. А мне такой втык дали.

Теперь причина, по которой Сухоруков не хотел вспоминать историю с матерью Ксении была понятна. Мне оставалось выяснить не так много.

— Интересно… А вы не знаете подругу Ксении? Ее, кажется, зовут Алиса.

— Снежинская?

— Не знаю. Возможно. Брюнетка с пирсингом.

— Ну, другой Алисы среди знакомых Ксении я не знал. Снежинская с ней учится. Судя по описанию она.

— Что вы можете о ней сказать?

— Да ничего такого, — отмахнулся Андрей и скривился. — Чмошника какая-то. Вся в цепях и пирсинге, ее б отмыть и причесать, глядишь и можно взглянуть без отвращения. Не люблю таких девок, начинаешь ее того, а у нее во всех местах дыры, пирсинг, звенит все бубенцами. Вот и эта такая. К Ксении она липла все время, а та ее не сказать, что сильно привечала. Так, поди, подай, принеси, спихивала барахло старое, но я честно ни разу не видел, чтобы Алиса тряпки Ксении надевала.

— Адрес ее знаете?

— Конечно. Как-то отвозил до дома.

Я записал адрес Алисы Снежинской, задал еще пару вопросов и, не зная, что еще можно выжать из бывшего охранника, попрощался. Зудящий взгляд мертвых глаз провожал меня до ворот, вымораживая спину злостью и могильным льдом. Андрей проводил меня до машины и там, помявшись, все-таки отважился повторить свой вопрос:

— Скажите, как вы считаете, Ксению Олеговну все-таки убили?

Я вздохнул и пожал плечами.

— Не знаю, Андрей. Все возможно. Мог это сделать, например, Глеб?

Андрей оглянулся на свой дом с тоской.

— В тихом омуте, сами знаете… Ни от кого не ждешь плохого, даже если это какой-то близкий человек. А тут посторонний. Мне показалось, что в последние дни он изменил свое отношение к Ксении. По-моему, Глеб ее возненавидел. Только знать бы — за что?

Меня этот вопрос тоже занимал. Мы попрощались с Андреем, и я уехал. Неприятный взгляд, которым меня пронзали на участке Сухоруковых, исчез сразу, как только моя машина скрылась за поворотом. Не вытерпев, я позвонил бывшим коллегам и попросил навести справки. Уже через полчаса, когда я встал в пробку на шоссе, я узнал, что отец Сухорукова повесился по пьяной лавочке месяц назад.

15

Ощущение сверлящего взгляда вновь появилось, когда я плотно завяз в пробке. Нестерпимая жара сводила меня с ума. Кондиционер в машине хрипел, делая вид, что работает, и я выключил его, в очередной раз приказав себе оттащить машину в ремонт. Когда-нибудь моя развалюха встанет посреди дороги и испустит дух, укоризненно выдохнув на прощание выхлопной трубой, что предупреждала меня. Я опустил стекло, и в салон тут же ворвались выхлопные газы соседних машин, басы чужих динамиков, с ритмами, которые мне не нравились. Хотелось плюнуть на все, смотаться на озеро, или просто сесть в тени с бутылочкой ледяного пива. Вместо этого я парился на шоссе, поминутно оттягивая рубашку и дуя себе на грудь. Потная ткань прилипла к спине, в машине воняло, как на конюшне.

Примерно тогда я вновь почувствовал, как затылок прожигает чужой взгляд, но на сей раз ощущения были иными. Интерес живого человека никогда не спутаешь со взглядом мертвяка и сейчас, на загазованной дороге, меня разглядывал живой. Понять, в какой машине находится вероятный соглядатай было нереально, к тому же я не был ни в чем уверен, списав чувства на мнительность. Однако, пока двигаться было некуда, я старательно изучил своих соседей по пробке, но ни к каким результатам не пришел. Часть водителей и пассажиров разглядеть было невозможно, стекла автомобилей бликовали, часть была тонирована, в некоторых люди сидели в солнечных очках, поди разбери, на тебя они таращатся или в другую сторону. Под моими пытливыми взглядами никто не дернулся, не отвел взгляд, не попытался прикрыться газетой как в дурном шпионском боевике.

День медленно угасал, но жара не ослабевала. Пробка застыла, и лишь марево от плавящегося асфальта да пары выхлопных газов создавали видимость движения. От духоты меня клонило в сон. Я начал клевать носом, когда резкий перелив телефонного звонка заставил меня вздрогнуть. Передняя машина сделала черепаший рывок, я подтянулся следом и вынул из кармана мобильный, мельком взглянув на номер.

Номер был скрыт.

Я помедлил перед тем как сдвинуть бьющийся символ звонка на зеленую трубку. Предчувствие тяжелой наковальней ухнуло мне в желудок. Подсознательно ожидая неприятностей, я поднес трубку к уху, но того, что услышал по ту сторону, я никак не мог ожидать.

— Скучал по мне, Стахов?

Этот мяукающий хрипловатый голос я бы не перепутал ни с чьим другим. В последний раз я слышал его в зарешеченной камере психиатрической больницы, куда заключенных переводили после освидетельствования психиатра. К моей ярости, этого человека всерьез считали неспособным отвечать за свои поступки.

Мне потребовалось тогда применить весь свой дар убеждения, чтобы врач впустил меня к нему, под клятвенное обещание ничего не делать с пациентом. Он так и сказал: пациент, хотя в его тоне слышалось отвращение и страх. Врач боялся Андрея Чигина так же, как большинство когда-то общавшихся с ним людей.

Палату заливал мертвенно-белый свет, бьющий маньяку в спину, и в этом, хоть мне нелегко было признать, было что-то божественное. Но впечатление улетучилось, едва Чигин поднял голову, и я увидел его ухмылку, на изрытом следами угрей лице.

Я не убил его тогда, сдержав обещание. О чем потом пожалел. Никто бы меня не осудил. Сейчас, когда я услышал его вкрадчивый голос, я вспомнил, как выл, сидя на полу, под его речи о предназначении, слепом жребии, мессии и его воплощении на земле.

И еще смех. Тихое хихиканье безумца. Такое же, как сейчас, когда я обливался холодным потом в своей подыхающей машине. Трубка едва не хрустнула под моими пальцами. Я сглотнул и грубо рявкнул: