Многоножка
Шрифт:
– Меня Серёжа звать. Там, на шкафу – Нюра Колодкина, а этот увалень – Костя.
– Очень приятно, – подтвердил «увалень» Костя.
– Что до «поставить спектакль»… – продолжил Серёжа, – Света пыталась, и у неё не вышло, а она – дочка Виктора Саныча. Вот при нём было клёво. А заменить его никто не смог.
– Был тут один «молодой руководитель», – подал голос Костя, – кто-то из политических, что ли. Хотел здесь снимать пропагандистские ролики под депутатов и на этом зарабатывать. Света ему бойкот объявила, и мы с ней, естественно, тоже. Он и сбежал. Больше не появлялся…
– А другой всё время требовал
– А третий был ни о чём, – снова заговорил Серёжа. – Давал нам задания и уходил бухать. При этом сделали, не сделали – нисколько его не волновало. На такого надеяться себе дороже.
– И что, он до сих пор руководит?
– Да кого там… Ушёл в запой и месяца три уже не появляется, вот клуб и развалился окончательно. Людей-то и так было не очень много… после предыдущих придурков.
– А почему Света сама не станет руководителем? – Тамара прошла вперёд и присела на большой предмет, покрытый пыльной тканью.
Ей ответил Костя Соломин:
– Она говорила, что у неё склад ума не такой, чтобы кем-то руководить. Человек она хороший, но просто не подходит для такого.
Тамара вздохнула носом. Стикер ехидно ухмылялся, чувствуя, как стремительно падает её уверенность. И это злило.
– Видишь, в чём ещё проблема? – подытожил Серёжа. – Не столько в людях, сколько в тех, кто всех соберёт вместе, сплотит и скажет, что делать. В театральном без таких людей – никуда.
– Ну так давайте сами попробуем, – сказала Тамара негромко, – иначе «Стаккато» закроют. Ведь если сюда может прийти кто-то… ну совсем уж отстойный. То давайте делать всё сами. Сами будем ставить спектакли и играть их. И тогда клуб снова заживёт.
– А если кто-то не захочет играть – кто его заставит? – задала резонный вопрос Нюра, до сих пор не слезающая с Гардеробуса.
Вопрос был настолько неожиданным, что Тамара замолчала.
– Она права, – кивнул Костя, зевая и прикрывая рот ладонью. – У самих у нас ничего не получится.
– Но зачем заставлять, если человек сам хочет играть?
– Ну хорошо, – согласился Серёжа. – Вот смотри: ставим мы, например, «Алладина». Я играю роль джина из лампы. Появляюсь во втором действии, но вот что-то мне сегодня ну никак не хочется… Давайте-ка лучше без меня отрепетируете, кем-нибудь замените меня, а я потом отыграю…
– А у меня парень вдруг приехал, – присоединилась к нему Нюра, – я его так давно не видела, так не видела! Давайте сегодня без Жасмин сыграете…
– И как я буду играть один? – возмутился Костя. – Может, отменим репетицию да чай пить будем? Авось завтра отыграем как надо…
И вся троица посмотрела на Тамару в ожидании.
Та сникла, поняв, что ей пытались сказать ребята.
– Но… как тогда вас всех заставлять, если то один не хочет, то другой…
Ей ответили тройным хором:
– А у Виктора Саныча получалось!
Действие 4. «Стаккато» будет жить!
Тамара знала меру, и давала имя далеко не каждой вещи.
К примеру, каждой вилке и ложке в доме своё прозвище придумать сложно: в квартире Суржиковых все столовые приборы были одинаковыми на вид, так что Тамара даже не пыталась выделить среди них
собственную. Кружку свою – высокую, прозрачную, со змейкой, – она тоже никак не называла, оставив её просто кружкой. А вот змейку, нарисованную на ней, назвала Лисовиной. Про себя, конечно – потому что обращаться к нарисованной змейке не приходило в голову даже Тамаре.В чём была разница? В том, что имена получали лишь предметы, единственные в своём роде. Каждый из Тамариных стульев был совершенно неповторимым, не говоря уж о её Стикере и Зонтулье, а уж Чаёвникер и вовсе был настоящим раритетом, откопанным на чердаке на даче. Как же такой – и никак не назвать?!
Стоило отметить, что у Тамары был фотоаппарат.
Совсем небольшой, старенький, хоть и цифровой, но настоящий, её собственный фотоаппарат, на который Тамара фотографировала всё, что ей нравилось. Только не людей. Потому что фотографии людей Тамаре совсем не нравились. Камера носила гордое, и даже слегка зловещее имя Люциорус.
История появления в «Стаккато» Ксюхи Денисовой связана именно с ним.
Во вторник Тамара впервые привела в «Стаккато» Агату, до сих пор не очень уверенную в том, что она куда-то хочет. Поддавшись уговорам, она согласилась, что всё равно ничем особым не занята после школы, и стала первым человеком, которого Тамара завербовала в клуб.
– Ты сюда что, ещё кого-то приведёшь?! – спросил у неё под конец дня Серёжа.
Тамара утвердительно тряхнула головой.
– Ещё четырёх человек – и «Стаккато» будет жить! Поставим что-нибудь и выступим! А уж «гуру» найдётся, не волнуйтесь!
Костя и Нюра переглянулись.
– Плакало наше спокойствие, – вздохнул «глупый» Соломин.
За весьма короткое время – всего лишь день с гаком – Тамара поняла, что между Костей Соломиным и Серёжей Селезнёвым были удивительные отношения. С первого взгляда казалось, что эти двое недолюбливают друг друга и спорят по любому поводу – однако споры эти проходили с таким обоюдным артистизмом, с такими выразительными жестами, с такими вычурными интонациями, что в них просто невозможно было поверить.
Когда спор достигал пика, Костя, как правило, принимался якобы всерьёз обижаться, закатывать глаза и всячески обзывать Серёжу, а также часто просил Нюру встать на его сторону в противостоянии. Нюра Колодкина, всегда ходящая за ними хвостиком, редко поддерживала кого-то из них, а если и выражала какую-то точку зрения – то сугубо нейтральную.
К примеру, когда Тамара только зашла в клуб, Костя и Серёжа спорили о романе «1984»: Костя утверждал, что революцию против режима Старшего Брата можно было поднять, просто никто не осмеливался. Серёжа же напоминал, что любого, кто осмеливался даже подумать о подобном, тут же ловили, так что оппозиция была попросту невозможно.
Подобные споры возникали между ними в периоды скуки и не носили решительно никакого значения. Потому что всегда кончались одним и тем же: Костя закатывал глаза, вздыхал и изрекал какие-нибудь умные слова в адрес своего оппонента или Нюры.
– А что такое «детерминированный»? – спросила Тамара под конец второго дня. Она даже не заметила, как пролетело три часа за разговорами с этой троицей.
– Это человек, который отказывается сам решать свою судьбу и сваливает всё на высшие силы, – пояснил Серёжа. – Да ведь, Нюр?