Моби Дик

На палубе все замерли в недоумении; замеченное Ахавом обстоятельство почему-то ускользнуло от внимания других — быть может, сама очевидность его была тому причиной. 

Ахав посмотрел на стрелки компаса и покачнулся. Стоявший с ним рядом Старбек тоже опустил взгляд на компас и — боже мой! — увидел, что обе стрелки указывают курс на восток, между тем как «Пекод» шел прямо на запад. Матросы, находившиеся вблизи, по испуганному взгляду Старбека поняли, что случилось что-то чрезвычайное. Но Ахав, коротко рассмеявшись, воскликнул:

— Ничего страшного! Это случалось и прежде. Ты ведь, наверно, слыхал, Старбек, что сильная гроза иногда пере- магничивает стрелки компаса?

— Да, сэр, слыхал, — хмуро ответил помощник, — только со мной такого еще не бывало.

Надо сказать, что такие случаи действительно иногда бывают на судах в сильную бурю. Притом размагниченная стрелка компаса никогда уже сама по себе не обретает прежней силы, и если грозовые разряды портят на корабле один компас, то испорчены бывают и все остальные, будь они даже врезаны хоть в самый киль. А что значит для корабля оказаться в безбрежном океане без компаса, легко представит себе каждый, так же, как и ту тревогу, которая при этом охватывает всю команду.

С минуту Ахав стоял неподвижно, потом вытянул руку к солнцу и, проследив за тенью, убедился в том, что стрелки повернуты ровно на 180 градусов. Тогда он приказал вести корабль по перевернутой картушке, и снова неустрашимый и обреченный «Пекод» принял удары встречного ветра, ибо ветер попутный лишь посмеялся над ними.

Глава шестьдесят третья Лаг

Уже много месяцев длилось последнее плавание несчастного «Пекода», но до сих пор лаг еще ни разу не бывал в употреблении. Деревянная вертушка этого инструмента, предназначенного для определения скорости корабля, вместе с длинным линем, на котором лаг опускается в воду, столь долгое время висели без дела за кормой, что по- степенно от солнца и ветра, от дождя и соленых брызг и пенька и дерево сгнили и пришли в полную негодность.

Но вот однажды Ахав обратил внимание на вертушку и внезапно отдал приказ:

— Лаг за борт!

Подбежали двое матросов. Вместе с Ахавом они перешли на подветренный борт и стали там, где палуба накре-нившегося судна была почти вровень с пенящимися валами. Седоволосый Матиас, уроженец острова Мэн, держал в руках вертушку и разглядывал линь.

— Мне кажется, сэр, — сказал он, — линь ненадежен. Он сгнил, сэр. Слишком долго он висел под дождем.

— Ничего, старик, выдержит, — ответил Ахав. — Ты тоже немало времени провел под дождем, однако не сгнил. Ну и он выдержит.

— Слушаюсь, сэр! — ответил старый матрос. — Не при моих сединах спорить с капитаном. Как прикажете.

Вертушка полетела в море и скрылась в волнах. Линь натянулся. В руках Матиаса завертелся маховичок со стрел-кой, указывающей скорость судна. И вдруг — тррах! Линь лопнул. Вертушка осталась в океане.

Ахав горько усмехнулся:

— Сначала я разбиваю квадрант, потом гроза перемагничивает мой компас, а теперь волны разрывают лаг-линь! Плохи дела твои, Ахав! Но ничего, прикажу плотнику сделать новую вертушку, а ты, Матиас, выбери остатки линя, а потом нарастишь новый. А ты, Пип, зачем пришел сюда? Помочь мне?

— Пип? Кого называют Пипом? Пипа здесь нет, он вы-прыгнул из вельбота. Или, может быть, это его ты тянешь из моря, Матиас? Хочешь спасти его? Не надо, брось, брось его, нам не нужны трусишки. Ой, что это там? Его рука показалась из воды! Капитан Ахав! Сэр! Там Пип, он хочет забраться на корабль!

— Тихо ты, идиотик! — воскликнул старый Матиас, хватая мальчика за плечо. — Убирайся отсюда!

— Не трогай его, старик, — сказал Ахав. — Где ты видишь Пипа, малыш?

— Вон он, сэр! Там, за кормой!

— А сам ты кто, малыш?

— Я мальчик-колокольчик, сэр! Дин-дон, дин-дон. Я ко-рабельный колокольчик. Дин-дон, дин-дон. Я тоже ищу 

Пипа, капитан, я бы узнал его с первого взгляда, этого трусишку. Дин-дон, дин-дон.

— Ах ты, бедняга, — сказал Ахав, — дай мне руку. Пока Ахав жив, он не оставит тебя, малыш. Моя каюта пусть будет и твоей каютой. Идем со мной.

— Что это такое? Разве бывает акулья кожа такой мягкой и ласковой? — воскликнул негритенок, поглаживая ладонь Ахава. — Ах, бедный Пип! Если бы кто-нибудь был к нему так добр, он, может быть, остался бы жив. О, сэр! Велите кузнецу склепать эти две руки, мою маленькую черную руку с вашей большой белой рукой. Я не отпущу ее никогда в жизни.

— Ия тоже, малыш, не отпущу твою руку, если только не увижу, что тяну тебя за собой в мир еще более ужасный, чем этот. Идем же в каюту, маленький. Я держу твою черную ладошку и горжусь этим больше, чем гордился бы рукопожатием императора!

Матиас, выбравший из воды остатки линя, посмотрел им вслед.

— Вот идут двое свихнувшихся, — пробормотал он. — Один свихнулся от силы, другой — от слабости. А вот и конец гнилого линя.

Капитан велел его нарастить. Пожалуй, вернее все-таки взять новый линь. Поговорю-ка я об этом с мистером Старбеком.

Глава шестьдесят четвертая Спасательный гроб

Мы шли пустынными водами, не встречая ни единого судна. Ровные неизменные пассаты наполняли паруса, невысокие волны монотонно вздымались за бортом. Безлюдное однообразие океана словно готовило нас к событиям бурным и драматическим.

И вот однажды, когда корабль в предрассветной мгле неслышно скользил мимо цепи скалистых островков, ночная вахта, возглавляемая Фласком, вдруг услыхала за бортом такой отчаянный, такой жалобный крик, что матросы, все как один, замерли в оцепенении, не в силах шевельнуться от ужаса. Что это было? Может, и правда, это голоса утопленников, как утверждал седовласый Матиас?

Ахав в это время спал у себя в каюте и ничего не слышал. Когда на рассвете он вышел на палубу и Фласк, не скрывая суеверного страха, рассказал ему о ночном происшествии, добавив, что ночные вопли, раздававшиеся за бортом, безусловно не к добру, Ахав рассмеялся. Он объяснил, что островки, возле которых проплывал «Пекод», служат прибежищем стадам тюленей, и, очевидно, ночью детеныши тюленей, потерявшие своих матерей, или, может быть, матери, потерявшие детенышей, всплыли возле корабля и некоторое время оставались поблизости, вопя и всхлипывая, как это делают все тюлени, попавшие в беду. Однако такое объяснение не успокоило матросов, потому что многие моряки относятся к тюленям с каким-то суеверным страхом, отчасти вызванным удивительным сходством их умных глаз с глазами людей. Не раз бывало, что выразительную тюленью морду, выглядывающую из воды, принимали за лицо плывущего человека, неизвестно откуда вдруг появившегося в океане.

Дурным предчувствиям матросов в то утро было суждено сбыться, ибо один из дозорных ценой своей жизни подтвердил, что вопли тюленей не к добру. На рассвете этот матрос вылез из койки и, еще не проснувшись как следует, прямым курсом отправился на фок-мачту. Не прошло и минуты, как вдруг раздался его крик, он полетел в море и с легким всплеском скрылся в волнах.

С кормы сейчас же бросили спасательный буй — длинный тонкий бочонок — но из пучины не поднялась рука, чтобы ухватиться за него, а буй — иссохший и потрескавшийся на солнце, сразу же стал наполняться водой. Сама пересохшая древесина впитывала в себя влагу, и так как буй был обит железными обручами и сколочен гвоздями, то он стал тонуть и пошел ко дну вслед за погибшим матросом, которому мог послужить лишь подушкой, да и то, впрочем, довольно жесткой.