Модель событий

— Видишь, как полезно унывать! — улыбнулась его собеседница. — Если бы я стала действовать, думать, добиваться, то торчала бы сейчас за прилавком.

— Даже если бы ты стала действовать или добиваться, я всё равно бы выбрал тебя. Потому что мы с тобой похожи — я же уже говорил. А что не попыталась мне понравиться — это просто дополнительный яркий штрих к твоему и без того прекрасному портрету. Знаешь, когда я первый раз влюбился — в одного парня, на три года старше, — я очень старался ему понравиться. Из кожи вон лез. Но он решил, что я — слабый. И не достоин общения на равных. Отказал даже в дружбе — не лезь, сказал, ко мне, я в бесплатной прислуге не нуждаюсь, и перед пацанами стыдно. С этого момента я решил: всё, хватит, не буду пытаться понравиться кому-то. Нравиться надо себе.

— Да, верно, — кивнула Маша.

— К тому же если не пытаешься понравиться комуто одному, то можешь понравиться сразу многим! — подмигнул Жан.

— Ну ты действительно всем нравишься. А вот я — нет. Пытаюсь я нравиться или не пытаюсь — всё равно.

— Ну, привет. Мне ты нравишься. Старику Жилю — тоже. Даже дядьке Кастору... да и остальным.

— Амадин, — вздохнула Маша. — Амадин не скрывает своего отношения ко мне! А относится она ко мне с презрением. Конечно. Стыдно быть такой, как я.

Амадин — одна из менеджеров зала: красотка мулатка с осиной талией и длинными ногами. В профсоюзе она не состояла, мунгом не была, но Маше досаждала при всяком удобном случае.

— Это не твои проблемы, а проблемы Амадин, — жёстко сказал Жан. — Ей должно быть стыдно за то, что она не умеет управлять собственными эмоциями и ведёт себя как пятилетний ребёнок. С женщинами такое случается, если спать с ними, но не любить.

— Какой специалист! Ты когда-нибудь спал с женщиной, чтобы так рассуждать?

— Конечно! Спал, и не раз. Неужели я буду упускать шансы, которые подкидывает мне жизнь? Только... — Жан покраснел — такое Маша видела впервые. — Только я никогда не чувствовал себя таким развратником — ни до, ни после. Это было самое порочное, что я когда-либо делал. Когда я в школе перепродавал наркотики, что вообще-то запрещено нашим законом...

— Нашим тоже.

— ...даже тогда я не чувствовал себя таким плохим и порочным.

— Значит, тебе всё-таки нравятся девушки?

— Нет. Мне нравится быть плохим парнем. Для этого нужны женщины и наркотики. А когда я просто хочу нормальной человеческой любви — есть мужчины и вино.

Они прошли несколько кварталов в молчании, думая каждый о своём. Но тут из набежавшей тучи закапал дождь: летний, тёплый и ароматный.

— О! Первый в этом году дождь с феромонами! — воскликнул Жан, подставляя лицо каплям. — Но давай-ка всё же пересидим его в кафе, чтоб не перевозбудиться!

Жан Клодель не тратил времени зря: в кафе он успел обменяться телефонами с незнакомым томным скандинавским красавцем, а затем, между кофе и ещё кофе, продемонстрировал Маше, как ловко он умеет держать и не упускать защиту целых пять минут подряд.

— У меня уже всё получается, — самодовольно заявил он, — хотя твой Пьер-Константин, наверное, научил бы меня ещё чему-нибудь.

— Константин Петрович!

— Ты что, хочешь, чтобы твой друг ломал язык обо все эти ваши славянские «тщь-бжь»?

— Обо что, прости? Что это сейчас было?

— Звукоподражание. Правда, ужас? А ты, между прочим, называешь этими некрасивыми комариными звуками своего возлюбленного. И меня пытаешься заставить. Нет уж. Пьер-Константин звучит изящнее. И вообще, французский язык куда нежнее всех прочих. Когда я говорю, мне кажется, что я целую собеседника, глубоко, страстно, долго...

— Даже если ты не испытываешь к нему симпатии? Даже если вы говорите по делу?

— Даже! Это же так волнительно, подумай. Ты разговариваешь с мсье Жилем, рассказываешь ему про то, что ты сделала за неделю, и при этом страстно целуешь его в губы.

— Брр... — вздрогнула Маша, — не нахожу в этом ничего привлекательного.

— Нет, ты не поняла. Не нужно целовать старика. Но ты не можешь не поцеловать его, когда вы разговариваете. И так со всеми. Все целуют всех. Постоянно. Во время любого, даже самого пустого разговора. Нука скажи что-нибудь по-русски.

— Я люблю тебя, о великий, могучий, свободный русский язык! — патетически воскликнула Маша.

— Кто же так целуется? — завопил Жан. — BDSM — не мой выбор! Нежнее! И больше страсти!

— Я люблю тебя, — со всей возможной страстью в голосе, какой она от себя даже не ожидала, повторила Маша, радуясь тому, что никто из присутствующих её не знает и уж тем более не понимает того, что она говорит, — о великий, могучий, свободный русский язык!

В этот момент в зале, и без того не слишком шумном, наступила абсолютная тишина.

— Во даёт! — по-русски сказал какой-то мужчина за дальним столиком, которого Маша в жизни не приняла бы за соотечественника.

— Бедный, бедный Пьер-Константин! — противным голосом пропищал новоявленный шеф парижских мунгов. — И это, по-твоему, страсть? Такое ощущение, что ты схватила меня за плечи и бьёшь затылком о стену. Кирпичную, твёрдую стену.

— Я тебя сейчас в самом деле схвачу за плечи и встряхну! — разозлилась Маша.

— О, сладкая родная французская речь! — отпрянув в сторону, воскликнул Жан. — Благодаря тебе я ощущаю на своих губах поцелуи этой прекрасной, но грозной девы! Ну а теперь — на правах руководителя — повелеваю тебе погулять ещё немного, а затем возвращаться на работу. Дождь, кажется, уже прошёл.

— А ты?

— Мне тут, — Жан стремительно выставил защиту и зашептал, — проверить одного носителя надо. Правда, я не уверен, что он носитель. Разведчик притащил контакт, контакт оказался битый. И непонятно, кто его испортил — он или я. Понимаешь, пока я был Техником, я мог обдурить разведку и послать перепроверять носителя, нет вопросов. Но теперь... теперь он не может меня ослушаться — я же, чёрт меня побери, шеф. Короче, не выдавай! Пусть чувак не чувствует себя обязанным!

Маша, поражённая его логикой, не нашла что ответить.

Она вышла на улицу. Дождь и в самом деле прошёл, на покрытых нежной молодой листвой ветвях деревьев висели крупные дождевые капли. Вооружённые профессиональной фототехникой туристы ловили эти капли в объективы и причмокивали от восхищения, просматривая получившиеся кадры.

После разговоров о любви, а может быть, оттого, что дождь и вправду был какой-то особенный, Машу захлестнули романтические воспоминания, к которым примешивались строчки из попсовых песенок, кадры из лирических комедий, страницы из книг. Надо было обязательно поделиться этими ощущениями, их было так много, что можно было взорваться или улететь в небеса. Маша зашла в маленькое подвальное интернеткафе, заплатила за пятнадцать минут улыбчивому арабу (тот явно оказался в выигрыше, потому что минимальная сессия была час) и открыла свой почтовый ящик.