Модельер

И Юля заметила это задолго до него. Когда ей требовались какие-то решения по почти готовым костюмам — допустим, что-то сидело в плечах не так, как должно — а Влада под рукой, конечно же, не было, она обращалась не к одному из опытных закройщиков, а к тому, кто был приближён к её кумиру больше всего. К Саву. Требовала от него немедленного решения, наполеоновского напора, и очень злилась, когда он мялся и просил подождать полдня, пока «изучит вопрос». Сав бежал звонить главному мастеру, здоровому лысому парню с хитрым прищуром и руками, похожими на ковши экскаватора, чтобы посовещаться.

— Мне нужны материалы, — сказал, тем временем, Влад.

— Природные? — Савелий захлопнул каталог и держал его теперь между ладонями. — Вроде как гербарий? Посмотреть вот на это, так материалы твои водятся только на городской свалке.

— У меня уже есть свалка, — отвечает Влад.

Савелий тут же звонит Юле и орёт в трубку:

— Юлька, приезжай! Мы едем окучивать свалку!

«Сейчас буду», — слышится Владу.

Она действительно приезжает, а на улице, между прочим, мягкий вечер, готовый уже вот-вот измазаться краской ночи. Влад, развалившись на диване, думает, что из Юльки, наверное, вышла бы ему отличная мама. Готовая примчаться по первому зову, словно волшебник из полузабытых детских сказок, так, что ты чувствуешь: она рядом — даже когда она далеко. Настоящая его мать была далеко, даже когда гремела посудой на кухне или в гостиной читала очередной из своих одинаковых женских романов.

Не думает он только, каково в этот момент настоящему юлиному ребёнку. Не думает и не спрашивает. Только Савелий вспоминает:

— Могла бы взять с собой дочку.

Они загружаются в машину. Влад располагается на заднем сидении, Сав вытягивает руки и пытается «погреть» их в неоновом свете магнитолы.

— Обойдётся без поездок, — говорит Юля.

Савелий внимательно разглядывает женщину. Лицо в обрамлении нечёсаных волос, наскоро забранных в хвост, кажется в полутьме бесконечно, постоянно стареющим. «Приблизительно на секунду каждую секунду», — говорит про себя Сав, вертит фразу так, этак, а потом продолжает свою занимательную человекологию, но не находит больше ничего интересного. По рукам на руле ползают отсветы от фонарей. Колонки что-то играют, но звук убавлен на минимум. Эти руки словно сжимают штурвал истребителя.

— Она осталась дома одна? — спрашивает он.

— Не маленькая, — говорит Юля. А потом что-то прорывается из её головы во внешний мир, и эмоции обрастает плотью слов: — Достала.

— Что достала?

Юлия жуёт губами, видно, что ей неудобно за выскочившее слово. Смотрит в зеркало заднего вида на Влада, но тот, кажется, поглощён ночью за окошком. Будто кот, что смотрит через окно свои бесконечные мультфильмы о жизни в городском переулке. Взгляд — ну надо же, точь-в-точь кошачий. Сав ждёт, и она неохотно произносит:

— Закатила мне тут концерт. Говорит, «мама не уезжай». Как будто я не имею права уехать по делам. Как будто это я — мелкая засранка, а она моя мать… Потом стала хватать меня за ноги. Я отшлёпала её и ушла.

Огрызок фразы повисает в воздухе и мрачное, тяжёлое настроение волнами расходится по салону, словно круги по воде от ушедшего на дно камня. Даже Влад его чувствует; шевелится в своём пальто, будто ящерица в шкуре, что стала ей неожиданно велика, удивлённо поднял взгляд.

— Вовсе не обязательно было ехать сегодня, — говорит Савелий, скрестив на груди руки.

— Ерунда.

— Ты должна заботится о дочери…

— Я же говорю — ерунда!

Она повышает голос — будто бы всего на толику, но он гремит на всю машину. В капоте лязгает, Влад дёргается и стукается головой о нависающую над ним пластиковую ручку.

— Забудь. Это моя дочь и я здесь решаю, что я делаю правильно, а что нет.

— Сейчас направо, — командует Влад, углядев в окно какой-то ориентир.

Они проехали два моста, чуть постояв в пробке на втором, миновали все возможные острова и углубились в королевство заборов и бесполых двухэтажных домов, перемежающихся выродками девяностых, устаревшими новостройками, достаточно, на взгляд Юли, уродливой наружности. Этих уже никто бы не посмел бы назвать бесполыми: страшно, они сгрудились вокруг, иногда подступая к самой дороге, недобро смотрят сверху вниз глазами-окошками.

Рядом порт и можно различить запах рыбы.

Юлия останавливает машину. Сзади никто не сигналит: наверное, машины здесь нечастые гости. Выкручивает руль и медленно съезжает в указанную Владом сторону.

— Здесь нет поворота.

Лучи фар выхватывают из темноты заляпанную замёрзшей грязью дыру в какие-то глухие дворы, заросший безымянными и бесполыми, не принадлежащими, казалось, ни к какому роду и виду, кустами, и несколько каменных блоков лежащих поперёк дороги. На них громоздятся снежные шапки. Сверкают зады улепётывающих псов; они отбегают на порядочное расстояние, поворачиваются и таращатся на машину, опознать их можно было только по сверкающим глазам и поднимающемуся из пасти пару.

— Бедные собачки… — рассеяно бормочет Юлия.

— Бедные? — возмущается Савелий, но негромко: — да это настоящие городские волки!

Где-то там, дальше, вздымаются громады домов с пятнами света в окнах, будто искры над невидимым за каким-то элементом ландшафта костром.

— Нам туда, — упорствует Влад. — Я здесь проходил.

— Милый мой! — говорит Юля. — Здесь нет дороги. Поищем объезд.

Она разворачивает машину, всё так резко, что пассажиров кидает то вперёд, то назад, словно они сидят верхом на Юлином запястье: рука в свою очередь покоится на рычаге переключения передач. С приборной панели падают тёмные очки, Сав демонстративно не лезет их поднимать. Скрещивает на груди руки и глядит в окно.

Проезд обнаруживается чуть дальше, между двух ларьков, торгующих сигаретами, курниками в заиндевевшем полиэтилене, шоколадками, и всякой подобной мелочью.

— Выключи фары, — командует Влад.

Юлия косится на него, но выключает, ничего больше не спросив. Бормочет:

— Ты бы ещё попросил надеть на голову чёрный чулок.

Она всё ещё смущена и огорошена своей вспышкой. Машина заворачивает в переулок и медленно крадётся среди припаркованных автомобилей, от фонаря к фонарю, от одного освещённого окна к другому. Но окна кончаются, фонари тоже, и приходится ориентироваться только по смутным очертаниям. Кажется, будто они едут по глубокому ущелью с абсолютно чёрными отвесными стенками.

— Так мы только соберём зевак, — говорит Савелий, — Это ненормально — ехать ночью без фар.

Влад заволновался:

— Включи фары.

— Какие зеваки среди ночи, — бурчит Юлия. По мановению её руки вспыхивает свет.

Как раз вовремя. Они ввинчиваются в распахнутые настежь ворота, и совсем чуть-чуть места остаётся, чтобы не снести левое зеркало. Вокруг и впереди темно, будто бы здесь никто и не живёт, фары отражаются на неубранном с дорожек снегу.

— Что здесь? — спрашивает Юлия.

— Тела, — говорит Влад, и машина дёргается — Юля непроизвольно давит на тормоз, смотрит на Влада с досадой, и они продолжают движение.

Савелий улыбался во весь рот.

— Ты Юльку не пугай. Зачем она нам, с нервным-то срывом?

Чтобы смягчить резкость своих слов, он гладит её по руке. Поясняет:

— Манекены. Вот, что он имел ввиду.

— У него же есть манекены…

— Он питает страсть к брошенным, сломанным и гнилым. Да, приятель? Плохо, у них не бывает душевных болезней. У тебя было бы где развернуться со своими идеями.