Модельер

«Гении так ранимы, — писала она Саву, когда лично, а когда по электронной почте, — так хрупки! Что он делает там один?»

Сав читал и вставлял так недостающее, по его мнению, придыхание.

Юля не любила Питер. Урождённая петербурженка, она, тем не менее, боялась этого города и считала его чуть ли не проклятым местом.

«Разве может быть добрым город, воздвигнутый на болотах?» — писала она Савелию.

В их приватных разговорах Петербург, исчерченный, словно шрамами, каналами, и выставляющий на всеобщее обозрение жабры-ливнёвки, стал настоящим, живым человеком. Человеком в тёмном плаще, с сырым хвостиком и серыми, цвета песчаника, квадратными скулами, с фетровой шляпой; все приметы они знали назубок, ведь этот человек увёл у них Влада. Впрочем, Юля одушевляла его ещё до знакомства с Владом и Савелием, теперь же эта привычка переросла чуть ли не в манию.

* * *

Долгое промозглое межсезонье, вооружившись дочкой, Юля предпочитала убивать где-нибудь на тёплой стороне планеты, а лето с его тяжёлой влажной пылью крылось козырем работы с её частыми командировками. Зима проносилась со свистом и новогодними песнями, с разукрашенными катками тут и там; к зиме Юлия особых претензий не имела. Тут не до чёрных мыслей. А потом снова межсезонье, снова обострение…

Зарубин был уверен в способности Влада выживать в незнакомых враждебных условиях.

— Жил же он как-то до нас, проживёт и после, — говорил он. Условия, в которых оказался Влад, может, и не такие уж враждебные. Не так страшен чёрт, как говорится…

Словно заразившись настроением, с которым Влад прощался с друзьями, Савелий прибавлял:

— Такие люди просто так не пропадают. Каждый встречный поймёт, что его надо беречь.

«Что же будет дальше?» — сокрушалась Юлия, и рука её дрожала, выводя строчки, а пальцы попадали не по тем клавишам.

Сав отвечал с безмятежной улыбкой — с такой, какую умеет навесить на себя только он.

— Дальше он обойдёт по рукам весь Питер. И в конце концов вернётся к нам.

Это настроение сильно пошатнуло собственный безалаберный агностицизм Сава. До сих пор он искренне полагал, что человеку свойственно хвататься за то, что сваливается в руки… да что там, он и не задумывался-то никогда на эту тему. Но что-то переключилось, когда Влад эти руки опустил, позволив дождю заботы и внимания, который пролила на него Юля, падать на землю.

Влад же путешествовал по урождённому Петербургу, в отрочестве Ленинграду, который с наступлением зрелости вернул себе детское прозвище, как по большой неизведанной стране. Он ничего не боялся: вот не может существо, которое предпочло взять себе в качестве постоянного детское имя, быть злым! Спал где придётся, ел очень мало: своеобразный отшельник в городских джунглях. Ночи были тёплыми и безветренными, когда он лежал на крыше какой-нибудь заброшенной постройки, звёзды падали ему за шиворот.

За всё время он позвонил только один раз — Юлие. Не пришлось реализовывать дикий план по выкрадыванию у Сава из кармана в каком-нибудь тёмном переулке телефона с последующим его водворением на место — каким-то образом номер завалялся в памяти. Влад счёл это за знак судьбы (или Судьбы? Или стоит её теперь именовать с большой буквы, раз уж выдан ей такой кредит доверия? Но судьба не задаётся по поводу своего положения в мире людей, она просто делает своё дело): раз есть номер, нужно звонить. Забылась всего одна цифра, но и её Влад восстановил методом подбора. Когда гудки сменятся настороженным молчанием, он собирался сказать несколько слов и повесить трубку, но сам потерял дар речи, когда услышал могучее «Алло!»

— А можно Юлю? — робко попросил он.

У этой щуплой блондинки внезапно прорезался голос валькирии, который он слышал, когда первый раз звонил в редакцию.

— Владик! — обрадовалась «валькирия». — Как видишь, мне лучше, так что придётся уж тебе немного со мной пообщаться. Что так долго не звонил?

— Копил мелочь на телефонную карточку, — буркнул Влад.

Он отставил трубку от уха, чтобы пропустить излияния по поводу того, что он всегда может зайти к ней за наличностью и если ему так хочется, ей будет не трудно выносить каждый день еду к какому-нибудь мусорному баку — любому, который он скажет. Это не помогло: Юлию было слышно, даже когда он отвёл трубку на длину вытянутой руки.

Наконец, она перешла к более важным вещам.

— Мы заказали первые образцы по твоим эскизам. Выбрали семнадцать штук!

— Рогатый пиджак?

Юля отреагировала мгновенно. Где-то в голове у неё хранился полный каталог всего, что когда-либо нарисовал или пошил Влад.

— Конечно. Такой, с торчащими из плеч сайгачьими рогами, да? Это называется «жакет».

— Я так и думал. Отпилите ему рога до середины. Один чуть длиннее, другой чуть короче. Чуть поднимите плечи, чтобы рога смотрели вертикально вверх.

— Это же будет некрасиво, — расстроилась Юля.

— Так надо, — ответил Влад. И отключился.

Ну дела! Вешая трубку, Влад ухмылялся. Сам он никогда бы не стал сближаться с женщиной-обладательницей мегафона вместо голосового аппарата. Но судьба всё-таки выкрутилась. И, надо сказать, она стоила того, чтобы верить всё больше и больше.

Первую ночь было страшно, хотя и не так страшно, как в ту памятную зимнюю ночь, когда понятие «дом» утратило значение. Влад много думал. Почему-то лучше всего думается, когда куда-то идёшь, а совсем хорошо — когда никуда не торопишься и шатаешься без цели. Или даже не шатаешься — а просто находишься где-то. В сущности, не имеет даже значения, где ты находишься. Влад забредал в какой-нибудь двор, втискивался между гаражами-ракушками, упирался в один из них ногами, в другой — спиной, устраивался как можно удобнее. И погружался в медитацию. Если даже кто-то и проходил мимо — люди спешили с работы, с каких-то встреч и прочих дел — Влада не замечали.

Это напоминало погружение с аквалангом в неизведанные морские глубины. Хоть заранее и не продуманное, но со всяческими предосторожностями: «о нет», — говорил себе Влад, — «на этот раз ты не тот, кому нечего терять». Влад знал: стоит подать сигнал, как через две минуты он будет уже на поверхности. Он в любой момент мог прервать свой эксперимент.

Насколько легко выпасть из повседневной жизни, он понял, ещё когда ушёл из дома и поселился в подвале. Будто бы в неком мировом списке его имя аккуратно заштриховали: что он есть, что его нет, только двум людям, которых судьба вписала в том же списке сверху и снизу от его имени, сейчас есть до этого дело.

Поразмыслив, Влад вывел первую теорему ушельца: Каким бы одиноким ты себя не мнил, всегда есть двое людей, которым есть до тебя дело просто потому, что в этом странном кинотеатре они сидят на соседних с тобой местах. Если, конечно, ты не открываешь и не замыкаешь этот список, что, согласитесь, маловероятно.

Из этого он вывел вторую теорему — как бы тщательно ты себя не заштриховывал — или, напротив, как бы равнодушно к своему положению в мире ты не относился, совсем исчезнуть у тебя не получится. Не получится — и всё тут.

Что заставляет людей видеть одни вещи и закрывать глаза на другие? Только ли личные предпочтения, совершенно случайно совпадающие с вечным стремлением к точке покоя? Влад садился рядом с калеками и больными возле метро, возле храмов. Один или два раза такие «калеки», думая, что он пришёл отбирать их хлеб, чуть его не побили, но он ничего не делал, чтобы себя защитить, и от него в конце концов отставали.

Чтобы стать ушельцем, нужно стать самым незаметным человеком на земле. Кем-то, кого обыватель видит каждый день. Например, попрошайкой у метро. Но становясь таковым для прохожего, ты автоматически становишься значимым для целого сонма существ, вроде других попрошаек, бродячих собак и кошек, милицейских патрулей и молчанников. Делаешь заявку на вступление в их общество.