Модельер

Он прекратил жевать, будто заметил на стене занимательное насекомое. Поправился:

— Не ихняя.

Только здесь, на широком диване и с бутылкой пива в руке, Эдгар был на короткой ноге со своими подопечными. Набив рот, они обсуждали что-то на недоступном Владу языке, смеялись и играли в перерывах и на скучных эпизодах в какую-то игру на пальцах. Всё остальное время он, как строгий и очень занятой отец, руководил своими детьми с высоты письменного стола в самой главной палатке.

Мало-помалу Влад тоже втянулся в бесконечно мельтешащие на экране сериалы и даже стал отличать их один от другого. Все они шли на английском, так что он почти ничего не понимал, но когда спрашивал, Мозес и остальные, перебивая друг друга, старались ему донести. Причём, если Мозес делал это на русском, то прочие — на английском, который звучал явно хуже того, что слышался с экрана.

Больше всего на этом континенте Влада радовали лица. Таких выразительных лиц он не видел ни в Питере, ни где-либо ещё (под «где-либо ещё» понималось шесть часов пребывания в Москве). Они были необычайно живыми, немного, если так будет корректно сказать, обезьянничающими, а морщины закладывались глубокими складками с детства. Он готов был пялится на эти лица целыми днями, а они, в свою очередь, пялились на него.

— Как же одежда? — спросил Эдгар.

— Я что сюда, на одежду смотреть приехал? — ответил Влад. — Какой, скажи мне, у чёрных может быть вкус?

Эдгар по своей привычке замахал руками. Однажды он заехал так Владу под нос, и теперь Влад, предчувствуя, когда грядёт очередная вспышка, отступал на безопасное расстояние.

— Очень даже! Очень даже! Ты видел тех щеголей на Киаддондо каждый вечер?

— Это исключение. Я говорю об основной массе. У вас… у них вкус только к громким логотипам, причём, обычно, в китайской обработке.

— Да-а, — протянул Эдгар. — Этого не отнять.

На Киаддондо действительно творилось что-то невообразимое. Когда тебе обещают показать «Африку», ожидаешь увидеть растерзанных львами людей, царственные стада, струящиеся, как пыльная река, по саванне, но никак не щеголей в белых костюмах, прогуливающихся среди застеклённых витрин и раскланивающихся в пятнах разноцветного цвета. Это особенная улица. По ней ездили настоящие лондонские кэбы с чёрными мордастыми водителями в настоящих фуражках. Как объяснил Винни (и видно, его радовали эти поползновения в сторону цивилизации, хотя Влад в конце концов начал считать, что это никакие не поползновения, а просто добрая насмешка, нечто вроде шаржа), это самые настоящие кэбы, отправленные на пенсию ещё в конце девяностых, и теперь переехавшие сюда доживать свой век. Есть специальная служба такси, которая «с шиком» возит по городу иностранцев (хотя на мотоциклах, как уже уяснил для себя Влад, гораздо быстрее), а местных — раз в неделю по субботам доставляет на бульвар. Притулишься где-нибудь в уголке на скамейке, куда не доползал свет ни одного фонаря, и наблюдаешь, как появляются из распахнутых дверей таких вот кэбов сначала чёрные лакированные ботинки, потом ноги в бежевых брюках, и наконец, вот он весь, чёрный человек, одетый не хуже любых лондонских щеголей. Глядя в отражение, поправляет шляпу. Обходит машину, чтобы подать руку своей даме… Люди, которым повезло жить в этих солидных трёхэтажных домах, проникались атмосферой: растягивали гирлянды, вывешивали под окнами цветники с длинными лозами декоративного вьюнка и винограда — чтобы скрыть отслаивающуюся штукатурку, — какие-то пронзительно-красные цветы и жёлтые тюльпаны. А может, они во многом эту атмосферу и творили. На первом этаже открывались различные магазинчики: открыть на этой улице лавку стоило немаленьких денег, поэтому хозяева не скупились на отделку витрины и на её подсветку. Каждая витрина светилась своим, особенным светом; были здесь кафе, чистые и с настоящими столиками, с виски, белыми музыкантами и мороженым, магазины, где в самое стекло дышали одетые в костюмы манекены. Правда, и здесь национальная расхлябанность (а может, чувство юмора и всё та же насмешка над западом) нашла, куда притулится: в костюм-тройку был одет женский манекен. Смотрелось это до того потешно, что одним вечером Влад даже закрался в такой бутик… и столкнулся нос к носу с импозантным продавцом, одетым не хуже, а во многом даже лучше потенциальных клиентов. Бывших при себе денег на выставленный на витрине костюм не хватило (здесь, как понял Влад, не шили на заказ, а выбирали наиболее подходящее по размеру из готового. Что где-то болтается, а где-то жмёт — ерунда! Главное, чтобы на бирке значилось: «made in USA», или то же самое, но про Европу), и тогда продавец, улыбаясь и подмигивая, провёл Влада через чёрный ход и низенький крытый коридор в другой магазин, находящийся уже на параллельной улице. Здесь была настоящая барахолка с развалами ношеных пиджаков, пальто и шляп, и Владу быстро подобрали костюмчик ценой едва ли в десятую часть нового.

И он тоже прогуливался длинными душными вечерами по бульвару, уступал дорогу дамам, превозмогая свою робость, подавал им руки, чтобы помочь перешагнуть канализационную решётку, заглядывал в коляски и раскланивался, приподнимая шляпу, с джентльменами. Всё это не открывая рта, беспрестанно улыбаясь и думая одну-единственную мысль: «Сказка…»

Днём эта улица напоминала главную улицу города-призрака: её избегали даже собаки, ветер выметал из переулков скомканные газеты и полиэтиленовые пакеты, волок их прочь, иногда поднимая над самыми крышами. Здесь было хорошо, пригнувшись к самому рулю, с грохотом проноситься на мотоцикле, разворачиваться в конце улицы и нестись в обратную сторону.

Однажды, мягким облачным днём, Влад отправился с волонтёрами на базар.

Зрелище это очень специфическое. Влад слыхал краем уха о знаменитых бишкекских базарах, но после посещения самого рядового африканского аналога решил, что вряд ли киргизы переплюнут чёрных. Люди жили этим делом — в буквальном смысле. В глубине каждой лавки обязательно виднелся закуток с лежанкой, какими-то хитрыми приборами для заваривания трав, досками для разделки мяса, а иногда даже можно увидеть жену хозяина, которая кормит грудью детишек. Если муж отошёл по какой-то надобности, она и выходит к клиенту, и, закинув на широкое плечо младенца и уперев в бока руки, начинает выяснять, что оному клиенту надо.

Рискуя растерять всех спутников, Влад останавливался у каждого пятого ларька, чтобы посмотреть ассортимент. Впрочем, они относились к его слабости снисходительно; возвращались и выдирали белого человечка из пасти очередного торговца.

Остановившись возле очередной палатки, несколько более цветастой, чем остальные и с гораздо более знакомым для него содержимым, Влад дождался Морриса: была его очередь возвращаться за новичком. И спросил:

— Китай добрался и сюда?

Здесь, под матерчатым пологом, между жестяными стенками, продавалось буквально всё. Игрушки на батарейках и плюшевые, пластмассовые элементы декора, вроде виноградной лозы (так и видится эта лоза под потолком какой-нибудь убогой хибары), одежда, обувь — преимущественно сланцы — дешёвые украшения, и прочая, и прочая… Целая стена отведена тёмным очкам и вразнобой тикающим часам. Хозяин лавки, кажется, получал от своей работы настоящий кайф. Он выплыл из вязи махровых полотенец, и Влад решил, что ему явился призрак из какого-нибудь низкобюджетного фильма, которые любил демонстрировать ему Савелий. Тощий парень в длинном фиолетовом плаще со слишком короткими рукавами… а может, так и задумано, поскольку на запястьях на всеобщее обозрение выставлены часы, браслеты, фенечки совершенно неоднозначного происхождения; пальцы унизаны кольцами с огромными стекляшками. На носу огромные очки с радужными стёклами, так, что не представлялось возможным узнать, смотрит ли парень на клиента, или любуется небом. Зато Влад совершенно точно пялился на него во все глаза. Под плащом яркая майка, на поясе джинсов имитирующий продукцию всех известных марок разом CD-плеер, в ушах, конечно же, затычки-наушники. При этом за спиной играло сразу четыре или пять приёмников: какие-то настроены на радио, другие крутят диски. Волосы у субъекта свалялись в дрэды, и даже на дрэдах болтается какая-то пластиковая ерунда. Это бог пластика и искусственности. Владу представилось, как выстраиваются в урочный час ему на поклон африканцы. Он ничего не говорил, а только раскачивался и слушал музыку.

— Конечно! — с восторгом сказал Моррис, и поприветствовал субъекта тёплым кивком. — У вас тоже есть эти блага цивилизации?

— Блага? — Влад всерьёз задумался. — Ну, у нас есть китайский ширпотрёб.

В Питере от нечего делать он, бывало, изучал на чайниках и швабрах ярлычок производителя. Читал, что многое из этого сделано в Тайвани или Малайзии. Влад не представлял, можно ли эти страны отнести к Китаю. Нужно бы туда тоже съездить и всё самому разузнать. Влад тут же себе пообещал, что непременно. Особенно, если больше людей его начнут интересовать дешёвые чайники и часы, которые показывают время, играют радио, поют тонким противным голосом и наивно пытаются привязать тебя к себе.

Возможность такого в ближайшем будущем он видел, только если люди, которыми он интересуется, заинтересуются этим самым ширпотрёбом. Даже не заинтересуются — а будут им жить. Будут выстраивать вокруг себя настоящие крепости из этого хлама, хитрые лабиринты, которые будут водить за нос тех, кто задумает взять её штурмом, сводить их с ума мигающим светом, запахом пластмассы и яркими, кричащими цветами.

А кто-то ведь, может, уже живёт. «Ширпотрёбная жизнь», — сразу же окрестил её для себя Влад. И приготовился слушать дальше.

— Понимаю, — Моррис щёлкал пальцами. — У вас сохранились советские вещи. Я слышал, они могут служить до сорока лет, а некоторые и все шестьдесят!

Вот это поворот! Влад припомнил обстановку своего подвала. Там была плитка, явно пережившая не одну эпоху. Жестяной чайник, с которого снизу отслаивались целые пласты гари, как с передержанного в духовке пирога. Опять же, телевизор, пусть и показывал он без звука, зато наполнял комнатушку волшебными бликами и электрическим гудением, под которое так приятно было засыпать.

— Советских вещей осталось мало, — тем временем сокрушался Моррис. — Мы воздаём им почести, как прошедшим войну старикам.

— Откуда они у вас взялись?

— С семьдесят третьего по семьдесят девятый годы Советский Союз отправлял нам гуманитарную помощь, — оттарабанил Моррис. Кажется, этот факт являлся настоящей вехой в истории африканских государств. — А так как ихние специалисты решили — и спасибище им огромное, хочу добавить от себя, — что нам нужнее вещи, нежели деньги. Советские деревянные прищепки держали лучше всего! Даже ураган не мог сорвать бельё: разве что, рвались верёвки. Если случалось холодно, ими можно было топить печку…

— Чем топить? — спросил ошалевший Влад.

— Да прищепками! А остающимися пружинами солдаты Амира, например, чинили свои автоматы Калашникова…

Моррис помолчал, жуя губами и разминая затёкшие после долгой езды руки. Его глаза были в прошлом, на какую-то часть минуты они как будто стали глазами старика. Моррис смотрел на мир обесцвеченным взглядом собственного отца или деда.

— Теперь то, что присылал нам Советский Союз, ценится гораздо больше. Как хороший кофе. Нового уже не достать: Эдгар говорит, что у вас всё развалилось. Сочувствую по этому поводу. Так что теперь мы сотрудничаем с Китаем.