Моё дерево Апельсина-лима

— А ты их уже слушал, птенчик?

— Да, сеньор. На граммофоне, в доме сына доктора Адауто Лус.

— Тогда это потому, что граммофон старый или иголка затупилась.

— Нет, сеньор. Он новехонький, только что купили. Вы действительно поете лучше, вот в этом то и все дело!

Он задумался.

— Продолжай.

— Я хожу за вами, все время. Хорошо. Вы объясните мне, сколько стоит каждый буклет, и тогда вы поете, а я продаю буклеты. Всем нравится покупать у маленьких.

— Это не плохая идея, птенчик. Но скажи мне одну вещь. Ты идешь, потому что хочешь. Я не могу тебе платить ничего.

— Но я же ничего не хочу!

— Тогда, почему?

— Потому что мне нравится петь. Я хочу научиться. И мне кажется, что «Фани», самая красивая вещь, что есть в мире. И если окажется в конце, что вы продали много, много, тогда дадите мне один старый буклет, который никто не хочет купить, я отнесу его своей сестре.

Он снял шляпу и почесал голову, на которой волосы уже редели.

— У меня есть очень молодая сестра по имени Глория, и я ей отнесу. Только для нее.

— Тогда пойдем.

И мы пошли, распевая и продавая. Он пел, а я учился.

Когда наступил полдень, он посмотрел на меня с некоторым недоверием.

— А ты не пойдешь домой обедать?

— Только, когда закончим свою работу.

Он снова почесал голову.

— Пойдем со мной.

Мы сели в баре на улице Цереры, и он достал из глубины своей большой сумки громадный сэндвич. Вытащил из-за пояса нож, как будто бы собираясь напугать. Отрезал кусок сэндвича и подал мне его. Затем выпил глоток каш'aсы [25] и попросил два лимонада для завершения обеда.

25

Кашаса (cachaca) — крепкий алкогольный напиток из сахарного тростника.

— Знаешь, птенчик, ты принес мне удачу! У меня целая шеренга пузатых мальчиков, но мне и в голову не приходила мысль воспользоваться помощью одно из них.

Он сделал большой глоток лимонада.

— Сколько тебе лет?

— Пять. Шесть…. Пять.

— Пять или шесть?

— Пока еще не исполнилось шесть.

— Ты парень очень умный и добрый. Это я к тому, что в следующий вторник мы вновь встретимся? Он рассмеялся. — Конечно, если ты хочешь.

— Да, конечно хочу. Но мне надо договориться с сестрой. Она поймет меня. Меня это устраивает, так как я никогда не был по ту сторону вокзала.

— Как ты узнал, что пойду туда?

— Потому что жду вас каждый вторник. Один раз вы приходите, в другой нет. Тогда я подумал, что вы идете на ту сторону.

— Смотри, какой сообразительный! Как тебя зовут?

— Зез'e.

— А меня, Ариовальдо. По рукам!

Он взял мою руку между своими мозолистыми, чтобы закрепить нашу дружбу до смерти.

Убедить Глорию не составило труда.

— Однако Зез'e, раз в неделю? А как же уроки?

Я показал ей мою тетрадь со всеми заданиями, которые были выполнены и чисто. Оценки были великолепные. То же самое она сделала с тетрадью по арифметике.

— И по чтению, я самы лучший, Годойя. Но она не решалась.

— То, что учим, мы еще будем повторять в течение многих месяцев. Пока эта куча ослов все выучит, пройдет время.

Она рассмеялась.

— Как ты выражаешься, Зезе!

— Но это так, да, Глория, я учу лучше, когда пою. Хочешь посмотреть, сколько я новых вещей выучил? Мне показал дядя Эдмундо. Смотри: «стивидор», «небесный» и «несчастный». А кроме этого, я буду носить тебе, каждую неделю буклет, и научу тебя самым красивым песням в мире.

— Хорошо. А что мы скажем папе, когда он узнает, что по вторникам ты не завтракаешь?

— Да он не заметит. Когда он спросит, соври ему, что пошел завтракать к Диндинье. Или, что понес подарок Нанзеазене и остался там на завтрак.

Дева Мария! Та старуха, даже не знает, что я сделал!..

Наконец, она согласилась, убежденная, что это был способ отвлечь меня от шалостей и в то же время уберечь меня от трепок. Кроме того было бы красиво сидеть по средам под апельсинами и обучать ее пению.

Не могу дождаться наступления вторника. Жду дона Ариовальдо на Вокзале. Если он не опоздает на поезд, то приедет в 8.30.

Я рыскал по всем углам, наблюдая за всем. Мне нравилась ходить по кондитерской и смотреть, как люди спускались по лестницам Вокзала. Да, это было бы хорошее место для чистки обуви! Но Глория не разрешала мне, так как полицейские ходили один за другим и отбирали ящик. А, кроме того — поезда. Я мог идти только с доном Ариовальдо, держась за его руку, даже чтобы пересечь пути наверху моста.

Вон идет он, задыхаясь. После «Фани» он убедился, что я знал, что нравилось людям покупать.

Мы садились у стены Вокзала, напротив Фабрики, он открывал новый буклет, проигрывал мне музыку и напевал первый куплет. Если мне не нравилось, то он искал другую.

— Эта новая, «Маленькая бесстыдница». Спел еще раз.

— Спой по новой. Он повторил последний куплет.

— Эта, дон Ариовальдо, кроме «Фани» и танго. Мы продадим все!

И мы пошли по улицам наполненных солнцем и пылью. Мы были веселыми птичками, которые подтверждали, что лето пришло.

Его красивый голосище открывал окно в утро.

— Хит недели, месяца и года. «Маленькая бесстыдница», записанная Чико Виолой.

Луна поднимается в серебряном цвете, Высоко над зеленеющей горой. И лира певца серенады, Пробуждает в окне его любимую. На звук мелодии страстной, Звонких струн гитары. Поверяет певец свое любимой То, что у него не сердце…

Здесь он делал маленькую паузу, кивал два раза головой и я вступал своим тоненьким голоском.

О прекрасный образ женщины искушающий меня. Если бы я мог, то повел бы тебя под венец. Ты образ моих снов, ты мой свет. Ты плутовка, не нуждаешься в труде…

Вот это да! Девушки бежали к нам, чтобы покупать. Кавалеры, люди разного положения и типа.

Мне нравилось продавать буклеты по четыреста и пятьсот рейсов. Когда была девушка, то я уже знал.

— Ваша сдача, сеньора.

— Возьми себе, купишь леденцы.

Я перенял манеру говорить дона Ариовальдо.