Моё дерево Апельсина-лима

— Да ты что, рассердился? Но ты, же не из тех…

— Ты не рассердишься?

— Обещаю тебе.

— В нашей дружбе есть две вещи, которые мне не нравятся.

Но это было не так легко, как я думал.

— Что именно?

— Во-первых, если мы такие большие друзья, то почему я должен обращаться к тебе на «вы» здесь, «вы» там.

Он рассмеялся.

— Так обращайся ко мне как хочешь.

— На «ты», не очень трудно. Я могу пересказывать Мизинцу наши разговоры. Значить, ты согласен, что я буду называть тебя на «ты». Так лучше. Ты не рассердишься?

— Почему же? Просьба вполне справедливая. А кто такой этот Мизинец, я никогда не слышал, чтобы ты о нем говорил?

— Мизинец это Ксурурука.

— Хорошо, Ксурурука это Мизинец и Мизинец это Ксурурука. Но это мне ничего не говорит.

— Мизинец, это мое дерево апельсина-лима. Когда он мне нравиться больше, то называю его Ксурурука.

— Как я понял, ты владеешь деревом апельсина-лима, которое называется Мизинец.

— Оно больше чем живое! Разговаривает со мною, превращается в лошадь, и гуляет со мной. С Баком Джонсом, с Томом Миксом… С Фредом Томпсоном… Ты… (первое «ты» было трудно произносить, но я уже решился…)… А тебе нравится Кен Мейджер?

Он сделал жест, что не понял и ничего не понимает в ковбойских фильмах.

— Однажды Фред Томпсон мне его представит. Мне очень нравится кожаная шляпа, которую он носит. Но, кажется, что он не умеет смеяться…

— Ладно, хватит, у меня голова кружиться от всего этого, что существует только в твоей головке. И другая вещь?

— Другая вещь пока еще более трудная. Но раз я уже говорю «ты» и ты не рассердился… Мне не очень нравиться твое имя. То есть не то, что не нравиться, но между друзьями оно очень…

— Святая дева, что там еще?

— Думаешь, я могу называть тебя «Валадарес»? Он подумал немного и улыбнулся.

— Да, в действительности звучит не очень.

— Также мне не нравиться говорить Мануэль. Ты не представляешь, как я злюсь, когда папа рассказывает анекдоты о португальцах и говорит: «Ах, Мануэль…». Видно сын своей матери никогда не имел друга португальца…

— Что ты сказал?

— Что мой отец передразнивает португальцев.

— Нет. Раньше. Одну плохую вещь.

— Сын свое матери, тоже плохо, как и другой сын?..

— Почти то, же самое.

— Тогда, посмотрим, скажу ли я это еще раз?

— Так вот я тебя спрашиваю. Какое решение ты принял? Не хочешь называть меня ни Валадарес, ни Мануэль.

— Есть одно имя, которое мне кажется красивым.

— Какое?

Я сделал самое бессовестное лицо в мире.

— Как дон Ладислао и другие называют тебя в забегаловке…

Он сжал кулак, притворяясь, что рассердился в шутку.

— Знаешь, ты самый смелый в мире, которого я знаю. Хочешь называть меня Португа, не так ли?

— Так это более дружественно.

— Это все, что желаешь? Пусть будет так. Я разрешаю тебе. А сейчас поехали, а?

Он завел мотор автомобиля и ехал некоторое время, задумавшись. Высунул голову из окошка и осмотрел дорогу. Никого не было.

Открыл дверцу машины и приказал:

— Выйди.

Я подчинился и последовал за ним до задней части машины. Он указал на выступающее колесо.

— Теперь, держись хорошо. Но будь осторожен. Я крепко уселся, «летучей мышью», счастливый от жизни.

Он сел в машину и медленно поехал. Через пять минут остановился и вышел посмотреть на меня.

— Тебе нравиться?

— Как будто, в каком-то сне!

— Теперь, хватит. Поедем, а то уже начинает смеркаться. Тихо надвигалась ночь и вдалеке цикады пели в зарослях колючего кустарника, объявляя о еще большей жаре.

Автомобиль мягко скользил.

— Ладно. Отныне и впредь не будем больше говорить о том деле. Согласен?

— Никогда больше.

— Единственно, что бы я хотел знать, когда придешь домой, то, как ты объяснишь, где был все это время?

Я думал об этом. Скажу, что был на занятия по Катехизису. Сегодня четверг?

— С тобой невозможно. Ты находишь выход из всего.

Я подвинулся к нему близко и положил голову на его плечо.

— Португа!

— Да…

— Я никогда больше не хочу быть далеко от тебя, знаешь?

— Почему?

— Потому что ты самый лучший человек в мире. Никто не обижает меня, когда я рядом с тобой и чувствую «солнце счастья внутри моего сердца».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Две памятные взбучки

— Согни здесь. Теперь отрезаешь бумагу ножичком, аккуратно по сгибу.

С мягким звуком острие ножа разделило бумагу.

А сейчас заклеивай хорошо по границе, оставляя эту кромку. Вот так.

Я был рядом с Тотокой и учился делать шар. После того, как все было заклеено, Тотока прикрепил шар за верхнюю часть бельевой веревкой к палочке.

— Только, когда он хорошо высохнет, можно будет делать отверстие. Запомнил, ишачок?

— Да, запомнил.

Мы уселись на пороге кухни, и смотрели, как разноцветный шар медленно высыхает. Тотока войдя в роль учителя, продолжал объяснять:

— Китайский воздушный шар можно сделать, только после большой практики; в начале, надо делать из двух долек, это намного проще.

— Тотока, если я сам сделаю шар, ты сделаешь отверстие в нем?

— Смотря, что я буду иметь.

Он уже собирался извлечь выгоду. Поживиться моими шариками или коллекцией карточек артистов кино, которая «никто не мог понять, почему она так росла».

— Черт побери, Тотока, когда ты у меня что-нибудь просишь, то я даже дерусь за тебя.

— Ладно. На первый раз сделаю бесплатно, а если ты не запомнишь, то в следующие разы дашь мне что-нибудь в обмен.

— Согласен.

В этот момент я поклялся, что постараюсь запомнить все так хорошо, чтобы он никогда больше не притронулся к моим шарам.

С этого времени, мысль о моем воздушном шаре не выходила у меня из головы. Я должен был сделать «мой» шар. Представляя, какой это будет сюрприз для Португи, когда расскажу ему о своем проекте. Восхищение Ксуруруки, когда он увидит раскачивающийся в моих руках шар.

Преисполненный своей идеей, я наполнил карманы шариками и карточками, которых у меня было по две, и вышел на улицу заработать. Я хотел продать их подешевле, чтобы купить хотя бы два листа тонкой бумаги.