Моё – Ей

Россия

Моя твердыня

Вседневность Солнца – моя твердыня. Настанет утро, оно взойдет. Так было древле. Так будет ныне. И тьме, и свету сужден черед. Вперед уходят все сочетанья, Хотя по кругу идет узор. Что было, было. Тут нет гаданья. Что будет, будет. Бесплоден спор. От гор высоких – густые тени. Из гроз сгущенных – повторный гром. Но есть исход нам из всех сцеплений. Есть быль, давно ей был нужен – слом. Узлом давнишним себя не мучай. Свой парус емкий – с ветрами ставь. И против ветра. И бейся с тучей. Не бойся вала. Спасайся вплавь. Ты – явь, не греза. Свой облик помни. Ты – слиток света. Умам – звено. Хотя б в глубокой каменоломне, Но взять свой мрамор тебе дано. Давно мученья. Еще минута. Еще минута. Как больно мне. Но срок короче. Слабеет пута. Твердыня ночи сгорит в огне. На дне чистилищ мы, погибая, Не погибаем, пока – хотим. Душа провидит, как та слепая, Что оком духа пронзила дым. К златым есть далям в душе оконце. Нас голубая помчит река. Я сгусток света. Я слиток Солнца. Моя твердыня во мне крепка.

Она

В мгновенной прорези зарниц, В крыле перелетевшей птицы, В чуть слышном шелесте страницы, В немом лице, склоненном ниц. В глазке лазурном незабудки, В веселом всклике ямщика, Когда качель саней легка На свеже-белом первопутке, – В мерцаньи восковой свечи, Зажженной трепетной рукою, В простых словах «Христос с тобою», Струящих кроткие лучи, – В глухой ночи, в зеленоватом Рассвете, истончившем мрак, И в петухах, понявших знак, Чтоб перепеться перекатом, – В лесах, где папоротник, взвив Свой веер, манит к тайне клада, – Она одна, другой не надо, Лишь ей, Жар-Птицей, дух мой жив. И все пройдя пути морские, И все земные царства дней, Я слова не найду нежней, Чем имя звучное, Россия.

Моё – Ей

Приветствую тебя, старинный крепкий стих, Не мною созданный, но мною расцвеченный, Весь переплавленный огнем души влюбленной, Обрызганный росой и пеной волн морских. Ты в россыпи цветов горишь, внезапно тих, Мгновенно мчишься вдаль метелью разъяренной, И снова всходишь в высь размерною колонной, Полдневный обелиск, псалом сердец людских. Ты полон прихотей лесного аромата, Весенних щебетов и сговора зарниц. Мной пересозданный, ты весь из крыльев птиц. И рифма, завязь грез, в тебе рукой не смята. От Фета к Пушкину сверкни путем возврата И брызни вдаль дорогой огневиц. Я видел много чаровниц, Со мной гадавших о грядущем. Я по густым скитался кущам. Взглянул на много чуждых лиц В глуши неведомых станиц. Смотря украдкой из бойниц, В боях участвовал я разных. Я медлил в россыпях алмазных. Я с тем же сердцем падал ниц В огнях враждующих божниц. Я слушал шепоты черниц, Уважил все чужие храмы. Все голубые фимиамы. И птицей, выше верениц, Рассек преграды всех границ. Но, слыша острый свист синиц, Всегда лечу душой в родное. Я вновь не в осени, а в зное, И внемлю песне молодиц Над мглой серебряных криниц. Как мертвый, восстающий из гробниц, Познавший власть явиться не скелетом, А юношей, и в плоть, и в кровь одетым, Мечтающим о пламенях девиц, – Как клекот потревоженных орлиц, Пророчеством вскипевший непропетым, – Как быстрый конь, бегущий белым светом За табуном горячих кобылиц, – Я знаю, что таинственная дверца Из смерти в жизнь, из тьмы до бытия, Есть правда растворившегося Я. Поняв, что верно в лике иноверца, Пронзить свое пылающее сердце. Вскричать, чужую боль приняв: «Моя!» Игрою тонкого тканья В чужие я вникаю души. И боль в моей душе все глуше, А радость – влажный звон ручья. Власть претворения – моя. Ползет ли предо мной змея, Я пеньем ворожу над нею И в колдованьи цепенею. Свою отраву затая, Она как тень. Она моя. Земля вселенская – ничья, Она – в своей лишь литургии. Всем сердцем я в моей России. Металл расплавленный – струя. Но эта кузница – моя. В огне, задымленный, куя, Верховной волей созиданья Могу перековать страданье В венец и в пламя лезвия. Я весь – Ея. Она – моя.

Крещенье светом

Отвеяв луч Луны рукою чаровницы, Перекрутив его и завязав узлом, Она, сдвигая мглу, пошла лесным холмом, И по пути ее, проснувшись, пели птицы. Закрученный узор горел, как свет денницы. Она спустилась вниз, и, постучав в мой дом, Сказала мне: «Проснись. На таинство идем». Я в чащу с ней пришел к воде лесной криницы. Полночного цветка душистую струю Она дала дохнуть. Я звук услышал струнный, Дала мне миг побыть в тиаре этой лунной. Я в зеркале воды увидел жизнь мою. Из недр, как сговор сил, извергся гул бурунный. И Солнце выплыло. А я с тех пор – пою.

Россия

Есть слово – и оно едино. Россия. Этот звук – свирель. В нем воркованье голубино. Я чую поле, в сердце хмель, Познавший птиц к весне апрель. На иве распустились почки, Береза слабые листочки Раскрыла – больше снег не враг. Трава взошла на каждой кочке, Заизумрудился овраг. Тоска ли в сердце медлит злая? Гони. Свой дух утихомирь. Вновь с нами ласточка живая, Заморского отвергшись края, В родимую влюбилась ширь. И сердце, ничего не зная, Вновь знает нежно, как она, Что луговая и лесная Зовет к раскрытости весна. От солнца – ласка властелина, Весь мир – одно окно лучу. Светла в предчувствии долина, О чем томлюсь? Чего хочу? Всегда родимого взыскую, Люблю разбег родных полей, Вхожу в прогалину лесную – Нет в мире ничего милей. Ручьи, луга, болота, склоны, В кустах для зайца уголок. В пастушью дудку вдунул звоны, Качнув подснежник, ветерок. Весенним дождиком омочен, Весенним солнцем разогрет, Мой край в покров весны одет, Нерукотворно беспорочен. Другого в мире счастья нет.

Таинственная склянка

Я из таинственной склянки Медленный сделал глоток. Мирно лежит на лежанке Кошка, свернувшись в клубок. Жарко натоплено в доме. Вьюга летит по полям, Воет и ноет в истоме, Призраком всходит из ям. Дали в снегах задремали, Сад мой заиндевел весь. Тот же, что был я вначале, Буду пред смертью я здесь. Лишь колокольчик люблю я, Скрип и качанье саней, Только восторг поцелуя, Только прижаться нежней. Царства земные не нужны Порабощенным двоим, Вольно вступившим в жемчужный, Сказками тающий, дым. Там далеко за холмами Все превращения лет, Звездные осыпи с нами, Час наш весь небом одет. Пламя в печи синевато. Колокол полночь пропел. Сердце дорогой возврата Бьется о крайний предел.

Капля

В глухой колодец, давно забытый, давно без жизни и без воды, Упала капля, не дождевая, упала капля ночной звезды. Она летела стезей падучей и догорела почти дотла, И только искра, и только капля одна сияла, еще светла. Она упала не в многоводье, не в полногласье воды речной, Не в степь, где воля, не в зелень рощи, не в чащу веток стены лесной. Спадая с неба, она упала не в пропасть моря, не в водопад, И не на поле, не в ровность луга, и не в богатый цветами сад. В колодец мертвый, давно забытый, где тосковало без влаги дно, Она упала снежинкой светлой, от выси неба к земле звено. Когда усталый придешь случайно к тому колодцу в полночный час, Воды там много, в колодце – влага, и в сердце – песня, в душе – рассказ. Но чуть на грани земли и неба зеленоватый мелькнет рассвет, Колодец меркнет, и лишь по краю – росинкой влаги белеет след.

Всю жизнь

Всю жизнь служил я Богу Сил, Проплыл моря и океаны, Окрасил Солнцем звон кадил, Молитв расчислил караваны. Под серполикою Луной, В бессмертных жатвах соприсущей, Я обручился с тишиной, Всегда безмолвием поющей. Я предпочел средь всяких стран Одну, где все мы – кровью верим, Весна в ней – яркий сарафан, А осень – многоцветный терем. В ней лето – пламенный пожар, Душа в ней – песня, даль разбега. В ней разгадал я тайну чар, Внимая белой сказке снега. Поняв, что лучше не найти, Чем мне дарованная Богом, Примкнул я пыльные пути К речным серебряным дорогам. Прошел я древние леса, Псалмы расслышал в птичьем гаме, Пропел, как дышит полоса Земли, где кашка с васильками. Часами медля близ межи, Не сыть и белозернь пшеницы, А чернохлебный колос ржи Я полюбил в игре зарницы. Пустил пастись табун коней В лугах, где свежая прохлада, По всей округе светлых дней Берег разбродчивое стадо. Я ничего не потерял Из восприятого наследства, И ныне возношу фиал За правду юности и детства. Всю жизнь я славлю Бога Сил, Отца и мать и край родимый, И я костер не погасил, Чей к небу огнь, и к небу дымы.

Счастье

Я ехал полем ячменя, Во мгле рассветной конь мой сивый, Легко подрагивая гривой, Легко подковами звеня, Тем звуком радовал меня. Я был усталый и счастливый. Я слышал, как вблизи, вдали, Поют, скрипят коростели. И теплый ветер, тиховейно Коснувшись до моей щеки, Качался по колосьям змейно, И мчался дальше, до реки, Речные целовать цветки, Застывшую качнуть купаву, И дымку колебать, оправу Зеркальной глуби, где в воде Еще плыла звезда к звезде. Я задержал коня. Безгласно Короткую впивал я ночь. И счастье в сердце пело страстно Псалом любви, такой точь-в-точь, Как этот всклик коростелиный, Где близь зовет, и слышит даль, – Как ветер, что речной ложбиной Под закачавшейся лозиной, Ведет и серебро и сталь, – Как звезды редкие, что, тая, Бросают вниз бессмертный зов, – Как гул предутренних лесов, Где встала жажда голосов, – Как белый конь, что чутко дышит, Затем, что сердце сердце слышит, И чует человек коня, – Как зыбкий колос ячменя, Зеленый волос свой качая, И колос дружеский встречая, Прияв зеленого огня, Поет про жизнь, рассвета чая, И сон земли в зерно гоня.

Гармония гармошки

Я люблю гармошки пьяной В явном всклике тайный бред. Зимний вечер. Час багряный. Ткань загадок и примет. Нет ни звука, нет ни шага, Нет снежинки без того, Чтоб не вспыхнула отвага В том, кто любит торжество. Этот Месяц тонкорогий, Слева слезы, справа смех, Мне, идя своей дорогой, Обещает он успех. Я его увидел прямо В выси нежно-голубой. Знаю я, что и без храма Обвенчаюсь я с тобой. Ни тебе, ни мне не нужно Обручальное кольцо, В час, как с ветром я содружно На твое взойду крыльцо. Разве ты не усмехнулась В миг, когда я был певуч? Разве шатко не качнулась Тень, бегущая от туч? Разве заяц в снеге белом Сказку нам не наследил? Разве царственным пределом Не проходит хор светил? Разве буйная гармошка Не пропела в ночь рассказ, Что умеем мы немножко Брызнуть вечностью в наш час?

Кукушка

Двенадцать раз прокуковала Кукушка в полночь октября. Я это говорю не зря, Тут чуда вовсе не бывало, Но все же был я рад немало, С тем звуком сердцем говоря. Кукушка звонко куковала Лишь у соседа на часах. А я душою был в лесах, Захваченных певучим маем, И утешался крепким чаем, И тем, что в скромных погребах, Верней, в шкафу, в моей столовой, Еще бутылка рому есть. Она поможет мне прочесть, Сплетенную родной дубровой, Далеких дней живую весть. Я, не замедлив, отметаю Возможность легкой клеветы, Что у вина я, в песне маю, И вдохновенье занимаю, И дар играющей мечты. Нет, это с детства мне знакомо, И больше, чем ордам певцов, Прошу прощенья, я таков. Но все же две-три рюмки рома Мне ощущение дают, Что я еще в России, дома, И что возможен там уют. Вздыхает ночь под липой старой, Поют лягушки у пруда, И кто-то звучною гитарой Крепит напев свой струнной чарой. А в небе яркая звезда Гласит, мерцая и блистая, Что в мире радость молодая Не умирает никогда. Я четко вижу все родное. Луны белеет полоса, И васильков цветет краса, И поле царствует ржаное, И поле шумного овса. Какие пастбища и нивы! Какие пышные леса! В них океанские разливы, И звонких песен голоса. «Бог помочь!» – радостное слово. И падает тяжелый цеп, Легко взлетает в воздух снова, Работа, радость, теплый хлеб, И соты липового меда, И добрый взор в ответ на взор. Круговорот живого года, И звезд осенних разговор О том, что с самых давних пор, От детства нашего у Бога, Все знаем в тайне сердца мы, Что к свету нас ведет дорога, А не путями жадной тьмы. Лесная нежная опушка, Моя далекая весна. Скажи мне, вещая кукушка, Надолго ль жизнь мне суждена? Кукушка вдруг прокуковала, Один прокуковала раз. Но это значит, пробил час. А если б, мне пропев так мало, Она лишь год провозвещала, – Как был бы рад я, наконец, Что из разъятого обрыва, От каменеющих сердец, Уйду туда, где дышит нива Иного, звездного налива, Где сеет Звездный мой Отец.