Моё сердце в тебе бьётся
Шрифт:
– Пусти! – со всей дури пнула его по голени, а потом вознамерилась вцепиться зубами в те самые проклятые руки, что сейчас так крепко удерживали меня.
Почти удалось. Но только почти…
– Кошка дикая, – зашипел Соболевский, – отпущу, если успокоишься.
– Хрен тебе с маслом, – и снова извернулась, с целью хорошенечко его цапнуть. Но, увы.
– Алёна! – гаркнул мой мучитель, да так, что я вмиг сникла и обалдела от собственного поведения.
– Пусти, – уже спокойнее просвистела я, хотя легкие заходились от тяжелого, рваного дыхания, изуродованного обилием
И он отпустил, а потом отошел к двери и тяжело к ней привалился, смотря на меня во все глаза. Поежилась, затем гадливо отряхнулась, за что тут же получила саркастический смешок. В комнате царил полумрак, а единственным источником света был фонарь за окном.
– Опять за старое? – махнула я в сторону кухни.
– Я себе не изменяю, – осклабился Соболевский.
– Скотина! – закричала я.
– Хочешь туда?
– Ой, да отвали!
– Хочешь? – почти зарычал парень и я тут же отступила, хотя и сдаваться не собиралась.
– Теперь уже нет. Мне, знаешь ли, противно дышать с тобой одним воздухом, – и еще выше задрала нос.
– Да неужели? – голос хриплый, пустой, безжизненный.
– О, если хочешь знать, то да! Да! Я наслаждалась жизнью без тебя. Ты даже не представляешь какой это был кайф – идти на учебу и знать, что я не увижу твою мерзкую, самодовольную рожу! Каждый день был для меня словно праздник. И вдруг – нате! Явился! И снова указываешь ребятам дружить им со мной или нет. И это все на что ты способен?
– Дружить с тобой? Ты думаешь эти синие дегенераты хотят сейчас с тобой дружить?
– Мне противен ты и твои измышления, – отмахнулась я.
– Противен?
– Черт возьми, да! – бомбануло меня, – Да, ты как бельмо на моем глазу, Соболевский! Ты вообще в курсе, что я подумываю о переводе? Только из-за тебя одного?
– Теперь в курсе.
– Терпеть тебя не могу!
– Ну вот видишь, как идеально звезды сошлись! Ты меня терпеть не можешь, а я тебе тут не рад. Давай, вали в свою комнату, Княжина, пока я еще добрый! – вот только комнату не открыл, а все так и стоял, привалившись к ней спиной, хмуро полируя меня своим взглядом.
А потом я вдруг резко успокоилась. Как будто схлынула эйфория моего безумия и я опустила руки вдоль тела, как-то затравленно озираясь и категорически не понимая, что именно я делаю в комнате с этим парнем.
– Я хочу выйти отсюда.
– Ты знаешь, где выход, – все-таки отошел он от двери и тяжело уперся в комод, что стоял перед выходом.
Я же максимально быстро выскользнула за дверь и припустила в сторону лифта и дальше, прямиком туда, куда было сказано. Хотя желания сделать иначе никто не отменял. Чертов, гад!
С того вечера ситуация в группе, да и на потоке незримо изменилась. В воздухе повисло напряжение, а некогда сплоченный коллектив начал неумолимо разваливаться. К концу учебного года мы больше не сидели дружной толпой на большой перемене. Нет! Парни вновь обходили меня по широкой дуге. А девочки разговаривали через стиснутые зубы. И нет, травли не было, но это нежелание даже просто нормально общаться повергало меня
в уныние. Подойдешь вот так к одногруппнику с невинным вопросом, а он говорит и перманентно на Соболевского косится.А-а-а, ну вот за что мне это все?
А еще я больше не посетила ни одной студенческой вечеринки за весь мой первый курс. Игра в «Мафию», бутылочку или даже в карты – неважно – меня даже в команду принимать не хотели, ссылаясь на кучу необъективных причин. В клуб на посвящение меня тупо не пустили, аргументируя это тем, что у меня поддельный паспорт и студенческий тоже. На Татьянин день ситуация повторилась. И вот тогда-то меня и прорвало.
– Лид, у тебя номер Соболевского есть?
– Нет. А тебе зачем?
– Надо! – зарычала я и решительно ринулась в сторону Макова, что стоял в отдалении и давился дымом.
– О, Алёна, привет, – и зачем-то заозирался по сторонам.
– Егор, у тебя номер Соболевского есть?
– Ну есть.
– Дай или сам набери. Очень надо, – и мне в руку тут же вложили телефон, на котором уже шел набор номера моего врага.
А дальше я приготовилась к боевым действиям.
– Слушаю, – услышала я низкий, слегка хрипловатый голос. И меня понесло – не остановить.
– Слушай ты, ошибка природы! Какого художника тебе надо от меня? Чего ты добиваешься? Какого черта лезешь в мою жизнь и гадишь в ней, сволочь?
– Откуда у тебя трубка Макова? – проигнорировал он все, заданные мной, вопросы. Вот только и я не лыком шита.
– Какого хрена меня не пускают в клуб, Соболевский? – почти потеряла я контроль от ярости.
– О чем ты, Княжина? – и тихий смешок.
– О том, что ты задолбал меня! На Посвящение меня не пустили в клуб и сегодня тоже!
– У тебя очередной параноидальный бред. Меня не было в Москве на Посвящение. И сегодня тоже нет. Еще вопросы?
– Боже! Что б ты провалился!
И я отключилась, сжимая кулаки от перекрывающей все и вся ненависти. А потом обреченно посмотрела на Нечаеву и зло смахнула предательскую слезинку. Ох, никогда этому не бывать больше. Никаких слез из-за этому мудака!
Вот только ситуацию это не спасло.
На вечеринке в честь восьмого марта случился очередной зашквар. Меня просто вывели из помещения, где собрался народ, и староста нашей группы Вера Венедиктова зарядила мне прямо в лоб:
– Алён, нам проблемы не нужны. Иди домой.
Вот такие дела, товарищи. И, знаете, я больше не ходила. Предпочитала не позориться. Просто проживала день за днем, стараясь не обращать внимание на парня, что продолжал планомерно и без стеснения пить мне кровь. Хотя, если признаться честно, адски хотелось выцарапать ему глаза.
Хотя самому Соболевскому жилось припеваючи. Там был вообще шоколад. Он был любимчиком не только группы, но и всего потока, если не сказать больше. Девчонки ходили за ним толпами, прямо-таки падали штабелями, когда он проходил мимо них. И менял он своих одноразовых подружек как перчатки. То и дело мы с Лидкой видели, как он повез «катать» на своем темно-фиолетовом Porche Panamera очередную пустую идиотку, клюнувшую на его ядовитый крючок.