Мое время

Не придумала ли я?..

Хотя романтика не знает границ, кроме как намеченных

образом.

Я же хотела видеть всегда не групповой,

а "парный портрет":

Кузьма и Полина Георгиевна.

Правда, я-то здесь причем?, - даже и не знаю, может быть, в какой-то "протяженности рисунка"? Но что это такое?

...Мы с Полиной Георгиевной у нее на ночном дежурстве в бойлерной (это нечто вроде цивилизованной кочегарки), сами только что знакомы (после выставки Лермонтова к ней домой привел меня накануне Кузьма) и как бы уже почти влюблены друг в друга.

Она мне говорит, говорит, говорит, о Кузьме, о себе, о чем-то еще таком страшном, что сейчас вот утром должно случиться, какое-то свидание, от которого зависит вся ее судьба, она не может сказать Кузьме, она никому ничего не может сказать, сумеет ли она выдержать?..

– Ой, девочка, что же я такое нагружаю на тебя?..

Я действительно ничего почти не понимаю в её ужасной этой секретной тревоге, меня только захлестывает сила ее любви и самоотвержения, и какая-то исступленная женственность, словно бьющаяся о стекло птица, и хочется унять её в ладонях, защитить, но именно от меня-то и "требуется" благословить...

И я тоже что-то говорю, говорю, говорю... впопад? спасительное?

И потом почти "за ручку" вывожу ее из подземелья бойлерной и оставляю лицом в ту сторону, куда ей идти на свидание...

Вечером перед отъездом в Н-ск получаю сигнал, что "она выдержала". Только потом, при второй встрече узнаю, что ее преследовал сотрудник КГБ, и на этот раз она сумела окончательно и наотрез отказаться "информиро-вать" о Кузьме.

А у меня на всю жизнь остался чуть плывущий в подвальном сумраке в папиросном тумане ("Беломор-канал-фабрики-урицкого") в нежных пастельных тонах образ ее, чем-то странно схожий с виновно-греховной нечеткой красотой Руфины Нифонтовой из фильма "Сестры"* и с этой тайной связью через имя "Руфина" с моей мамой, с которой такой ракурс отношений для меня навсегда заслонен моим дочерним табу.

... Мы с Полиной Георгиевной, опять же, ночью, только теперь у неё на кухне на Новослободской, чиним рубашки Кузьме (крайне редко он позволяет что-либо сделать для него).

У Полины удивительная буквальная память на детали. Словно мы поем песню за шитьем, вековечную, "как-бы-мне-ря-би-не..." на два голоса, перебираем, пересказываем друг другу нюансы и подробности уже двух наших общих встреч и всего, что было между моими приездами: что он сказал, что он читал, как интонировал, и как..., и что...,

и о чем шепталась листва...

– Танька, а если он позовет?..

– Я пойду, Полиночка...

И это невероятное сплетение Полининой щедрости и рев-ности, внутренней свободы и самоуничижения...

И мучительная неразрешенность моей любви, и к Полине Георгиевне, и к Кузьме.

. . . . . . . . . . . .

– Знаешь, я спросила Кузьму, - как же Танька может?..

– Да, - сказал Кузьма, - она любит и тебя и меня, но меня немножко больше, потому что я мужчина...

Это мы с Полиной на каком-то уже чердаке лихорадочно курим, в третий мой заезд, когда мы приехали с Нинкой Фицей после летних полевых работ. "Швыряемся деньгами" и Фица поет-голосит во всю небывалую силищу свою, разнося по Слободе и вдоль бывших Тверских:

"Ко-лод-ни-ков звон-кие-цепи

Взды-ма-ают до-рож-ну-ю-пыль..."

или:

"Ми-сяц на ни-и-би

Зо-рынь-ки ся-а-ют

Ти-хо по мо-орю чо-вын плы-ве"...

или в неудержимую уж вовсе мощь:

"Го-ре горь-кое по све-ту шля-ло-ся

и на на-ас невзна-чай на-бре-ло-о"...

заломив руки за рыжую свою кудлатую безнадежную голову.

Но ничего мы тогда еще не знали-не чуяли,

как скоро они помрут,

Кузьма, и потом Фица,

и останется пленка магнитофонная, где на одной стороне - те песни, а на другую - Кузьма записал стихи на пробу, он читал Некрасова, Пушкина, Маяковского, любимые, очень нервничал, словно оставлял "документ"...

"Господу-Богу помолимся

Древнюю быль возвестим,

Мне в Соловках ее сказывал

Инок, отец Питирим.

Было двенадцать разбойников,

Был Кудеяр-атаман,

..."

Кое-где Нинкин голос "пробивал" пленку и получилось словно на фоне плача...

Нинка, когда входила в раж, в бас, пела стоя, воздев руки и запрокинув голову, и похожа была на сосну со сломленной верхушкой, и голос, казалось, бил прямо из ствола...

Кузьма подпевал "без слуха", взрыдами, иногда со слезами по щекам, но еще и шепнуть успевал:

– Ты же знаешь, как я отношусь к Фиц...джеральду?

или:

– Помнишь, рыжие подмышки Магдалины?
– спросил Ламия Прокуратора Иудеи, Пилат потер рукой лоб, - Нет... Не помню...*

. . . . . . . . . . . .

Так вот, мы с Полиной на каком-то чердаке "на подходах к дому Кузьмы", лихорадочно курим, потому что накануне Кузьма убежал от нас, может быть, из-за ревности П.Г.; и меня среди ночи посылали его вернуть, но только я свистнула ему в окно, меня прихватили в милицию, - его окно выходит прямо к метро "Кировская"; и я уже "отбыла срок" в опасной близости от вытрезвителя; утром "мою личность" установили по моему же паспорту; и так далее...

И вот Полине теперь "все равно ведь нужно идти виниться"... в общем, всяческая бабья чешуя; но с тех раскаленных наших точек самого короткого страстного зрения мы принимаем очень важное решение.., - Полина идет к Кузьме, а я остаюсь ждать, если ее прогонят...

А в перерывах между моими нахлестами на Москву - поток писем Полине Георгиевне, "немножко с двойным дном", - мне не хочется писать Кузьме "через её голову", хотя все равно там читают вслух. И редкие письма прямо Кузьме.

И сплошной с ним внутренний разговор, который, казалось, будет длиться и длиться (и длится до сих пор, постепенно меняя акценты, - я ведь теперь старше его на десяток лет...)

Непрерывный диалог, как ковровый рисунок, да и вся моя жизнь того времени - в ритме прорастающих друг в друга Новосибирских и Московских дней,

и что там идет ярким узором - что теневым?

фиолетовое на красном - или - красное на фиолетовом?

где звук? где пауза?

казалось, орнамент готов тянуться бесконечно...

но оглянувшись назад,

как ни считай, - встреч оказалось всего семь...

но оглянувшись назад...

как тогда, в один весенний день, весь залитый солнцем,

я от входа в метро на Кировской оглядываюсь

на его окно, на дверь под окном,

он вышел до двери проводить меня