Могикане Парижа

Наконец дошло до того, что всякий разговор стал казаться сыщику сноснее этого взгляда.

Он несколько раз поднял и опустил свои очки, не сколько раз понюхал табаку, откашлялся и заговорил первый.

– Вы, кажется, сказали, что хотите поговорить со мною о Вальженезах, милейший мосье Сальватор? – произнес он.

– Я хотел спросить вас, почтеннейший мосье Жа каль, что именно заставило вас так быстро изменить ваше мнение об этой девочке… Или, выражаясь точнее…

– Перестаньте! Мы здесь с глазу на глаз… Вы чело век умный, а не какой-то бешеный влюбленный…

– А кто вам это сказал?

– По крайней мере, вы влюблены не в эту похищенную героиню… Значит, у вас не было причины потерять голову, и вы в состоянии понять…

– Да, я все отлично и понял.

– Что же именно?

– То, что вы испугались, милейший мосье Жакаль.

– Да, да, каюсь, признаюсь! – проговорил сыщик, у которого хватало, по крайней мере, мужества признаться в своей слабости. – Верите ли, я до того струсил, что когда она назвала себя по имени, меня принялась тре пать лихорадка.

– А мне всегда думалось, мосье Жакаль, что первый параграф свода законов гласит: «Перед законом все люди равны».

– Видите ли, любезнейший мосье Сальватор, во всех кодексах и сводах этот параграф печатается с такой же основательностью, с какой короли пишут: «Мы, Карл, милостию Божиею, король Франции и Наварры». Людовик XVI тоже пользовался этой фразой, а ему перереза ли горло. Уж какая же милость Божия в том, что произошло на площади Революции 21-го января 1793 года в четыре часа пополудни?

– Отлично! И поэтому, когда вам пришлось обвинить девушку, которую вы уже заранее считали способной на всякое преступление, в соучастии в похищении другой девушки, вы струсили и вообразили себя удавленным в тюрьме, как Туссен Лувертюр или Пишегрю?

– Не шутите с этим, мосье Сальватор! Даю вам честное слово, что мне вспомнились оба этих человека…

– Значит, эти Вальженезы люди действительно очень могущественные?

– Еще бы! Прежде всего сам маркиз, который в большой милости у короля, потом кардинал, который состоит при папе, наконец, этот лейтенант…

– Который состоит, вероятно, при самом сатане? – подхватил Сальватор. – А! Теперь понимаю! Кроме того, не вяжется ли вся эта серия с каким-нибудь обществом?

Жакаль пристально посмотрел на Сальватора.

– Как же! Как же! Ведь маркиз один из покровителей Сент-Ашейль и еще в последнюю процессию он нес знамя. Не так ли?

Жакаль закивал головой.

– Как это странно! – продолжал Сальватор. – А я все думал, что иезуиты не больше как сонное видение «Конституционеля».

– О-о-о! – протянул Жакаль тоном человека, который хотел бы сказать: «О, какое вы бедное, наивное дитя!»

– Так что вы серьезно думаете, что схватиться с этими людьми было бы опасно? – спросил Сальватор.

– Знаете вы басню про горшок глиняный и горшок железный?

– Знаю.

– Ну, так вот и объясните ее себе.

– Но ведь глава фамилии умер лет шесть тому назад и не оставил детей, так что все состояние перешло к брату.

– Это значит, что он никогда не был женат, – пояснил Жакаль.

– Ах, да! Теперь припоминаю! Ведь там была еще какая-то история о незаконном сыне, которого нужно было или усыновить, или признать законным, но которому не сделали ни того, ни другого!..

Жакаль искоса взглянул на Сальватора.

– Да вы-то каким образом все это знаете? – спросил он.

– Эх, господи! – возразил комиссионер. – Да в на шем ремесле, как бы человек рассеян ни был, он все-таки даже поневоле узнает очень многое. Я, например, одно время носил письма одной дамы к некоему Конраду де Вальженезу, который жил тогда именно в том отеле, в котором живет теперь маркиз.

– Верно, верно! – подтвердил Жакаль.

– Да и вообще, кажется, это история весьма темная?

– Да, только не для всех, – возразил сыщик с видом глубочайшего самодовольства.

– А, понимаю! Только не для тех, кто сумел «найти женщину»? – подхватил Сальватор.

– Ну, на этот раз, в виде редкого исключения, женщины тут никакой не было.

– А что же там было? Вы сами понимаете, мосье Жакаль, что если знал человека молодым, красивым, здоровым и богатым, а он вдруг возьми да и исчезни, так поневоле хочется узнать, что с ним такое сталось.

– Это совершенно верно, тем более, что я могу сказать о нем почти что все.

– Ну, вот: «почти что»! Это так похоже на многоточие. Уж не ходили ли и вы в знаменитой процессии Сент-Ашейля?

– О! Черт возьми! Нет! Нет! – вскричал Жакаль. – Я сам боюсь иезуитов! Я им покровительствую и пользуюсь за это их взаимными услугами, подчас даже слушаюсь их, но любить их не люблю! Я вам сказал «почти что», потому что в нашем деле не всегда можно сказать все, что знаешь.

– А еще и потому, что не всегда знаешь все, что хотелось бы знать? – прибавил Сальватор со свойственной ему утонченной насмешкой.

– Ну, так слушайте же, – сказал Жакаль, поглядывая на своего собеседника через очки. – Я расскажу вам все, что знаю, а потом вы подскажете мне то, чего я не знаю.

– Хорошо! Идет!

– Идет! Глава фамилии де Вальженезов, маркиз Карл Эмануил де Вальженез, пэр Франции и владелец огромного состояния, которое наследовал от одного дяди с материнской стороны, никогда не хотел жениться, и это его пристрастие к холостой жизни все приписывали его привязанности к юноше-красавцу, которого звали сначала просто Конрадом, а потом постепенно привыкли называть и Конрадом де Вальженезом.

– А разве это не было его настоящей фамилией?

– Не совсем. Этот красавец юноша был плодом греха юности маркиза, который до того любил его, что даже, кажется, и видел только его глазами.

– Но если он любил его до такой степени, то как же он решился оставить все свое состояние брату, племяннику и племяннице, а его довести до такой нищеты, что он, говорят, умер чуть ли не с голоду?

– Вот это случилось именно потому, что отец любил его чересчур. Ведь вы, верно, знаете пословицу: «Крайность всегда вредна»?