Могила для 500000 солдат
Шрифт:
— Проваливай. Иди играть с малышами.
Он опускает голову, прыгает в грязь, ныряет под повозку, садится на овечью шкуру, кидает свои бабки: «Хоп, хоп, хоп», прислонившись спиной к оси.
Ночью с животом, набитым мясом, вином, сахаром, сливками, я ворочаюсь на постели рядом с Дюдоре, девушки спят в другой повозке, стоящей под каштанами; на согнувшихся над крышей повозки ветвях, в сырой от дождя листве, прыгают, вытирают клювы, чирикают пурпурники; девушки, лежа под одеялами, откидывают волосы за уши, тяжелые от медных и серебряных сережек, вслушиваются в птичий переполох, доносящийся сквозь деревянные крашеные ставни.
… Я выхожу, холод сковывает мои плечи, мужчины провожают
— Нам надо разойтись, чтобы полицейские нас не сцапали. Вы с Галом уходите, я пойду один. Если захочешь меня увидеть, приходи к черкесам.
Мое горло сводит спазм, я закусываю губы, чтобы не закричать, Дюдоре уходит, теряется в толпе, Гал плачет:
— Пойдем теперь к блядям.
Я увожу его на освещенную улицу. Я подхожу к шлюхе, та берет меня за руку, кладет ее на свой живот, покрытый шитой золотом тканью, смеется, ее живот колышется; другая шлюха, в синем платье, ласкает Гала. Мужчина отталкивает меня от шлюхи, моя ступня скользит в сточную канаву, на ногу брызжет кровавая грязь; синяя шлюха прижимает Гала к своему животу, Гал говорит:
— Мадам, мне холодно.
Шлюха курит длинные сигареты, одергивает обтягивающее бедра платье:
— Подождите у кинотеатра, я скоро приду за вами.
Нынче вечером я уже вряд ли найду клиента.
Я смотрю на нее, на ее пахнущие мылом локоны на лбу и на висках, она смотрит на меня большими влажными глазами, сигарета дрожит в ее пальцах, я ухожу, оборачиваюсь, она опускает глаза, мы с Галом ждем, прислонившись к колонне у входа в кино, я держу его руку в своей.
Заблудившиеся пурпурники бьются в стекла крытого пассажа, крысы опрокидывают крышки мусорных бачков, тащат кости в свои норы. Шлюха смотрит на меня в неоновом свете. Гал уснул, я вижу складки его ушных раковин, блестящие от серы, его грязную шею, глаза, окаймленные коростой, покусанные губы; по тротуару скользит ветер, забирается по моим ногам, под шорты, вдоль бедер до плеч; обрывок газеты, принесенный ветром, оборачивается вокруг моего колена, я отдираю его, моя рука увлажняется кровью и слюной, я вытираю ее о стену, покрытую надписями и рисунками: крест внутри круга, «Да здравствует смерть!», коса, крест…
Шлюха подходит к нам:
— Идите за мной, я скажу что вы — мои братья, вы будете спать в моей комнате.
Она гладит по плечу проснувшегося и дрожащего Гала; в ярко освещенном зале шлюха прикрывает свои блестящие глаза, ведет нас к лестнице, навстречу спускается мужчина под руку со шлюхой с золоченым животом, она гладит меня по голове:
— Заходи ко мне, красавчик.
…Ее ладонь опускается на мою рубашку, гладит мои соски, синяя шлюха вздрагивает, задранное платье открывает розовую, покрытую мягким пушком кожу ее бедра, складку на ляжке, я спрашиваю:
— У вас под платьем ничего нет?
Она молчит, я касаюсь ее тела, мну его пальцами. За дверью, выходящей в коридор, я слышу смех, скрип матрасов, поцелуи, вздохи, полоскание горла, звяканье сережек; шлюха закрывает дверь; я сажусь на край кровати, простыни смяты, скомканы, усеяны мокрыми пятнами, подушка усыпана светлыми и черными волосами, посреди простыни — мелкие темные волоски и свежая пудра; шлюха подталкивает Гала к умывальнику, моет ему лицо, раздевает его, трет ему спину, грудь, уши, Гал смеется, кусает ее мокрые пальцы, горячая вода его возбуждает; шлюха усаживает его на биде, дает ему губку:
— А теперь подмойся сверху
и снизу.Гал опускает губку в горячую воду, прижимает ее к члену, смеется, я тоже смеюсь, шлюха срывает с постели простыни, комкает их в руках:
— Оставайтесь здесь, я пойду поищу чистые.
Она уходит, Гал встает, горячая вода струится по его ногам на линолеум; мой член стоит; я поднимаюсь, Гал прижимает губку к животу, я отбираю ее у него, тру его плечи, живот, ляжки, Гал снова садится на биде; я отдаю ему губку, он смеется:
— А теперь подмойся сверху и снизу.
Шлюха останавливается на пороге, услышав мой хриплый смех, смотрит на пол, на постель, на матрас, на мои забрызганные водой шорты; Гал, опустив голову, трет губкой член и ляжки, его плечи дрожат от смеха:
— Мойтесь побыстрее; сегодня праздник, вы пойдете со мной; вы — мои свободные братья. Мадам Теодора угостит вас пирожными. Гал одевается, шлюха чистит щеткой его шорты, я говорю:
— Я хочу спать, я, пожалуй, не пойду на праздник. Гал вздрагивает.
— А ты иди, принесешь мне пирожное. Шлюха берет Гала за руку.
— Я скоро приду тебя проведать; застели постель и не забудь разуться.
Они выходят, двери хлопают; вымытые, надушенные шлюхи, выгнав клиентов, с визгом спускаются по лестнице.
Я разуваюсь, ложусь на кровать, засыпаю, ветер открывает окно, опрокидывает лампу в изголовье кровати, мои плечи, спина, поясница, член горят, небо давит мне на грудь, нож вспарывает мой живот, протыкает горло, моя мать обрезает веревку, от твоих поцелуев просыпается мое сердце, уходи, пусть крысы из бездны сожрут тебя, блядь, пусть крысы из бездны растянут твою жопу, а чайки — твой рот. Я в Экбатане, в месте, слишком чистом для тебя, пожирательница запястий. Дверь открывается:
— Ты не спишь?
— Нет, подойди ко мне.
— Меня зовут Антигона. Этим летом у меня были первые месячные.
— Меня зовут Виннету, я убил мою мать.
— У тебя теплый живот, от тебя хорошо пахнет. Мадам Теодора посадила Гала к себе на колени. Она сказала, что вы останетесь здесь до возвращения лакея. Однажды утром вошел молодой человек, я взяла у него чемодан, сняла с него пальто, мое сердце часто забилось: это был мой первый мужчина; я гладила его светлые волосы, он забрал у меня чемодан; мой корсаж был приоткрыт, мадам Теодора вышла из своей комнаты; он сел на мою кровать, я открыла кран с горячей водой, он подставил свою голову под дымящуюся струю, вытерся полотенцем, которое я ему подала; он молчал, гладил мои ресницы и плечи, я разделась у батареи, его пальцы дрожали на кромке моих трусиков, я легла на кровать, раздвинув ноги; он разделся, не снял только хлопковые трусы, лег рядом со мной, я дышала ему в ухо, гладила ладонью его живот; я сняла с него трусы и дотронулась до его трепещущего члена, он перевалился на меня, от его груди пахло угольной пылью; в его волосах мои ногти давили хлопья сажи, мой язык слизывал их с его ресниц.
Я мою, пачкаю, мою, плюю и лижу; молодой человек отодвигает ногой чемодан, он говорит, приподнявшись на кулаках:
— Послушай, в моей груди клокочет революция, в полдень она брызнет с моих губ во все губы Экбатана. Благословенна ты, сосущая и лижущая первой молоко свободы.
Он встает, одевается, расчесывает перед зеркалом, испачканным помадой, свои светло — рыжие волосы, берет чемодан и выходит.
В полдень кровь брызнула на решетки дворца, на столбы, на ступени храмов, на пальмовые стволы; толпа косит, отходит, колет, отходит, топчет, отходит, режет, отходит, выкалывает глаза, отходит, рвет на части; в горлах кровь порождает крик, разбитые лица на тумбах, раздробленные ноги на драконах фонтанов, вспоротые груди, где кровь почернела от пороха…