Могила для горбатого

— Сколько их у тебя?

— Три. Две иконы и распятие, — объявил Сашка.

— Показывай! — коротко бросил Султан.

Шиляев торопливо извлек из портфеля две темные дощечки, крест и сложил их перед хозяином на журнальный столик. Султан беглым взглядом окинул реликвии Клавдии Павловны. К ним он даже не притронулся. И вообще, он вел себя весьма сдержанно, не проявляя заинтересованности, чем как бы снижал значимость доставленного товара.

— И сколько ты за них хочешь? — спросил хозяин.

Шиляев и понятия не имел, поэтому пошел на хитрость.

— А вы сколько предлагаете? — задал он вопрос.

— Послушай, Султан, — вмешался Витек. — Мне плевать на этого фраера, — признался он, имея в виду Шиляева, — но с Нечистым нужно рассчитаться по совести. Он мужик серьезный, и если не дай бог узнает, что его лоханули, поднимет такую бучу, что нам всем потом несдобровать.

Султан снова стал пялиться в экран телевизора, и некоторое время внимательно следил за ходом кулачного поединка, затем медленно произнес:

— Я человека одного вызвал. Он должен с минуты на минуту подойти. Вот он пускай и оценит ваш товар.

Действительно менее чем через четверть часа в комнате появился невзрачный сухонький старикашка с исполосованными глубокими морщинами лицом. Он надел очки, потом еще взял лупу и долго сидел, склонившись над иконой, сверкая лысой макушкой.

— Где добыл? — спросил он, наконец, с любопытством уставясь на Шиляева.

— Вам-то, какое дело? — возмутился Сашка. — Я же не спрашиваю, куда вы потом сбудете иконы.

— А если за этими образами кровавый след тянется? — возразил Султан. — Ниточка ведь может к нам привести.

— Да нет, — разом стушевался Шиляев и пробормотал: — Чистые они. У старухи одной сперли.

— Небось со взломом? — язвительно спросил старик.

— Было дело, — неохотно признался Сашка. — Да вы не волнуйтесь. Старушка древняя, лет под восемьдесят, глухая как тетеря. Живет одна. Спала без задних ног, когда хату брали. Она икон и не хватится, а если и хватится, то в милицию не заявит. У нее в доме такими иконами вся комната увешана. Подумаешь, три штуки пропали.

Лицо Султана оставалось непроницаемым. Так что Шиляев так и не понял, верит ему хозяин дома или нет, старик же, слушая Сашку, ехидно улыбался и кивал в такт его словам.

— Что скажешь, Михалыч?! — после речи гостя спросил Султан у старика и указал на образа.

Старик сразу стал серьезным.

— Иконы, конечно, ценные, — признал он авторитетным тоном, потом наклонился к сидевшему рядом с ним хозяину и что-то быстро зашептал ему на ухо.

По мере того как старик говорил, жирное лицо Султана светлело, а одна из его куцых бровей медленно приподнималась.

— В общем, так, браток, — сказал он, выслушав старика. — Даю тебе за все две штуки баксов.

Сумма была неслыханной. Шиляев опешил, но быстро взял себя в руки и, сдерживая радость, нахально заявил:

— Нечистый сказал, что иконы стоят четыре тысячи.

— Ах, так, — усмехнулся Султан. — В таком случае пускай твой Нечистый сам приезжает сюда торговаться, а не присылает каких-то "бичей".

— Это я "бич"?! — взвился Сашка.

— Нет, я, — позволил себе улыбнуться хозяин. — А ты большая шишка. Короче, забирай свои иконы и проваливай отсюда! А Нечистый твой, я вижу, любит, когда для него другие из огня каштаны таскают. Так ему и передай!

Шиляев сразу сник, потух. На худом лице его появилось угрюмое выражение.

— Ладно, — согласился он устало. — Давайте две штуки.

— Ну, вот и сошлись, — удовлетворенно сказал Султан, встал и босыми ногами прошлепал в соседнюю комнату. Вскоре он вернулся в зал с пачкой стодолларовых купюр, которую бросил на журнальный столик на икону. — Проверь.

Шиляев пересчитал валюту, сунул ее в карман и, холуйски кланяясь, шмыгнул за дверь.

14

В среду утром едва Шатохин пришел на работу, как ему позвонили из больницы и сообщили хорошую новость: к Серебряковой вернулось сознание. По правде говоря, Клавдия Павловна пришла в себя еще вчера вечером, однако была так слаба, что ни о каком допросе не могло быть и речи. И вот к утру состояние старушки настолько улучшилось, что лечащий врач перевел ее в общую палату и решил вызвать Шатохина. Майор немедленно выехал в пятнадцатую горбольницу.

Здание больницы еще дореволюционной постройки с толстенными стенами идеально подходило под лечебное учреждение: зимой здесь было тепло, летом без всякого кондиционера прохладно. Впрочем, здание, обладающее такими свойствами, идеально подходило и под любое другое учреждение, в том числе и под жилой дом. Увы, так уже не строят. Но это так, к слову… Шатохин поднялся на второй этаж в хирургическое отделение взял на санпосту халат, накинул его на плечи и направился по широкому гулкому коридору с двумя рядами дверей, выглядывая нужную палату. Номер семнадцать пришелся на предпоследнюю дверь по левой стороне коридора.

В четырехместной палате были заняты три койки. На одной — справа от окна почивала дебелая особа лет сорока пяти с отечным хмурым лицом, на другой — по левую сторону сидела и со скучающим видом точила пилкой ноготь миловидная девушка, на третьей — в глубине палаты лежала Серебрякова. В том, что это была именно она, говорили два обстоятельства: во-первых, она одна из присутствующих по возрасту подходила под возраст Клавдии Павловны; во-вторых, на лице старушки были явственно видны следы побоев.

Шатохин поздоровался и, придвинув стул к кровати Серебряковой, сел. Вблизи лицо пожилой женщины выглядело еще ужаснее: правый глаз заплыл, лоб, висок и щека черные, распухшие.

— Вот он вас уделал, черт возьми! — не удержался от возмущенного возгласа Шатохин. — Вот негодяй!

Клавдия Павловна ничего не сказала, она лишь вздохнула и печально посмотрела на майора здоровым глазом.

— Моя фамилия Шатохин, — представился майор. — Можете называть меня Юрием Ивановичем. Я буду вести ваше дело. Про вас я кое-что знаю, бабуля. О вашей жизни мне рассказывал ваш брат, а о здоровье лечащий врач. — Шатохин подкупающе улыбнулся: — Видать, вы в рубашке родились, Клавдия Павловна. Всего несколько миллиметров отделяли вас от загробного мира. Еще где-нибудь болит?

— Грудь и бок, — пожаловалась старуха. — Дышать трудно, сынок.

Майор развел руками и шутливо сказал:

— Ну, в таких случаях принято говорить: ничего, до свадьбы заживет.

— Заживет! — неожиданно проворчала из своего угла дебелая женщина. Она, оказывается, не спала, а прислушивалась к разговору следователя с Серебряковой и от скуки, по-видимому, была не прочь почесать язык. — Чуть не угробили бабку изверги!

Майор бросил в сторону женщины суровый взгляд и с досадой произнес: