Могущество

Теперь же сомневаюсь во всем, и ответы, в которых я больше всего нуждаюсь, продолжают ускользать от меня.

Мой отец больше не бродит по моим снам. От него не осталось и следа, даже слабый шепот его голоса не звучит в моем сознании. Должно быть, он пытается уйти за завесу, что бы это ни значило.

Иногда общаюсь с Андоку, но появления сангвису непостоянны. Я думаю, что он ослаб; похоже, он впадает в глубокий сон или спячку на долгие отрезки времени.

Возможно, я спасу несчастного ублюдка, просто потому что он был заперт здесь в течение нескольких тысячелетий, а это значит, что захочет посеять хаос среди моих врагов.

Враг моего врага — мой друг, в конце концов.

Когда не мечтаю, не разговариваю с Андоку и не пытаюсь утолить жажду, ловя капающую с крыши воду, я думаю об Амали. Каждый дюйм ее тела запечатлен в моем сознании. Ее лицо, ее волосы, ее кожа, ее прекрасная Метка.

Ее улыбка.

Она заставляет мое черное сердце болеть.

Благодаря ей тьма вокруг меня исчезает. Я лежу на полу в агонии, кипя от ярости, и воспоминание о ней каким-то образом помогает все исправить, даже когда эти проклятые Достопочтенные относятся ко мне не лучше, чем к жалкому зверю.

Со мной никто не разговаривает. Никто не заходит внутрь. Еду мне бросают через маленький люк в тяжелой деревянной двери камеры. Это всегда что-то жесткое и сухое: буханка черствого хлеба или недоеденная колбаса, или горсть сушеных, заплесневелых фруктов. Мне не дают ничего, из чего можно было бы есть. Ни мисок, ни чашек, ни посуды. Что я вообще могу использовать? У меня нет рук, а запястья все еще связаны. Я вынужден лавировать по полу в темноте, извиваясь то в одну, то в другую сторону в поисках кусочков еды.

Иногда ориентируюсь на крыс. Где есть еда, там и крысы. Иногда они добираются до еды раньше меня и крадут драгоценные кусочки, к моему разочарованию.

Иногда я убиваю их, хлопая пяткой по их жирным, мокрым, мохнатым телам в темноте.

Крыс я тоже ем. Это чертовски отвратительно, но я ем все. Мне не дают достаточного количества пищи, чтобы прокормить себя. Только так я могу гарантировать, что мое полусмертное тело выживет. Последствия яда Вайлорен все еще бушуют в моем теле, и магическая боль стала знакомым спутником, ее жаркий огонь почти успокаивает на фоне холодного, темного небытия моей тюрьмы.

Теперь я смирился с ядом. Очевидно, что мое тело не в состоянии вывести его самостоятельно, но что-то не дает мне умереть.

Я испустил удрученный вздох. Неудивительно, что я покинул этот смертельный культ убийц. Как молодому Достопочтенному, начинающему убийце, мне не дали увидеть всю степень их развращенности.

Ворча от боли и напряжения, я потираю веревочные крепления о слегка шероховатый камень на полу. Я делаю то же самое с тех пор, как меня заперли здесь, и понемногу шелковые веревки Теклена, наконец-то, начинают истираться.

Мне нужно выбраться отсюда.

Я не позволю этим придуркам Достопочтенным использовать меня для своих безумных ритуалов.

Я не собираюсь беспомощно сидеть и ждать, пока темный ублюдок пересечет завесу, или что он там пытается сделать. Придет он мне на помощь или нет, я не могу просто ждать.

Это не в моем духе.

Единственный человек, которому я когда-либо позволю спасти меня, — это Амали.

Дай мне мои руки. Мне нужны мои руки.

Вдруг веревки едва заметно ослабли.

От отчаяния я впадаю в бешенство.

Начинаю работать сильнее, быстрее, не обращая внимания на боль в теле и на свою слабость, на свое растрепанное, грязное состояние. Гнев разжигает меня, доводя до бешенства.

Я думаю о том, как хорошо будет снова оказаться рядом с ней, вдыхать ее сладкий женский аромат, касаться ее великолепного тела, чувствовать ее вкус.

Большей мотивации мне и не нужно.

Глава 20

Кайм

«Проснись, юный принц. За тобой наконец пришли. Я почти завидую. По крайней мере, ты сможешь немного прогуляться, подышать спертым воздухом, посмотреть достопримечательности…» — слегка раздражающий голос Андоку выводит меня из глубокого сна. Неужели он никогда ни о чем не говорит всерьез.

Не сейчас, кровопийца. Я судорожно моргаю в темноте, пытаясь вернуться к реальности. В наши дни так трудно определить, что реально, а что нет. Я снова видел сон, искал Амали в своем безмолвном мире теней. Проверял свои обсидиановые руки. Они такие же, как мои старые, только я могу ими прясть и скручивать ткань времени.

Мой взгляд метнулся к входу, когда тяжелая каменная дверь открылась с громким скрипом. Странно, но я совсем не почувствовал пришедших. Раньше я бы их не пропустил, но сейчас болен и слишком измотан.

Но мне все равно.

После многочисленных ударов о шершавый каменный пол мои руки, наконец-то, свободны.

Звенят цепи и кандалы. Вспышка света пронзает меня, на мгновение ослепляя. Невольно моргаю, пока мои чувствительные к темноте глаза приспосабливаются.

Запах горящего масла забивает мне ноздри. Факел освещает камеру, и тени пляшут по холодным каменным стенам.

Я стою в дальнем углу, спрятав освобожденные руки за спину.

Элемент неожиданности всегда полезен.

В камеру входят трое Достопочтенных. Джеру с ними нет. Вместо него я узнаю Саланке, единственную женщину, получившую звание тренера. Она маленькая и мускулистая, а черты лица отчетливо напоминают аэдалийские, из того же мидрианского племени, из которого происходит семья императора.

После стольких зим она почти не постарела. Ее золотистые волосы заплетены в ту же длинную косу, которую она всегда носила, а серые глаза суровы, как осколки стекла. На ней простой боевой наряд из облегающей кожи и шерсти, мечи-близнецы висят на поясе.

Возможно, есть еще несколько морщин в уголках глаз и рта и несколько сединок в волосах, но в целом она кажется в прекрасной физической форме.

Позади нее стоят два молодых воина. Не лысый и рыжий, как прежде, а двое других, обе женщины, своими чертами лица полностью повторяющие мимику Саланке.

Похоже, она взяла их под свое крыло. Как всегда, вся в делах. — Пора идти, Кайм. Тебя призвали. Ее голос обманчиво спокоен, даже дружелюбен. Словно только вчера я подметал пол после изнурительного, но справедливого спарринга.