Мои друзья скандинавы

Хурмеваара тогда представлял финских коммунистов в Швеции, а подбодрявший его студент Иорпес со дня на день должен был получить диплом врача. Разговор шел в комнате, отведенной шведскими коммунистами для финского бюро в доме № 10 на одной из центральных улиц столицы — Торсгаттан…

Не отвечая, Хурмеваара подошел к окну, из которого виден был старый тенистый сад, липовые аллеи которого стягивались к памятнику Карлу Линнею.

И в эту минуту принесли письмо.

Хурмеваара надорвал конверт.

— Свечу! Свечу! — попросил он у Иорпеса.

— Свечи нет! — протянул тот коробок спичек. — Ими обойдешься!

Чтобы прочесть письмо, просветив лимонную кислоту над огоньком, пришлось истратить полкоробка. И с каждой строкой его Хурмеваара становился веселее.

— Нашлись! — наконец с облегчением произнес он.

— Я же говорил тебе, не теряй надежды! — усмехнулся Иорпес. — Но посвяти меня в дело. Кто нашелся?

— Двое мужчин и одна женщина! — Хурмеваара никогда не забывал о конспирации.

— Ну, скажи хоть имя ее. Можешь быть уверен — женщину уж я не выдам! — усмехнулся студент.

— Айно!..

— Не Пессонен ли?

— А ты ее знаешь? — удивился Хурмеваара.

— Еще бы! Ведь мы с ней на моторке выехали из Выборга за день до того, как ворвались белые. Четыре моторные лодки, перегруженные людьми так, что край борта вровень с водой. Стояла тихая погода, иначе до Питера не добрались бы.

Вилле Оянен, сын рабочего с лесопилки в Куопио, которого Айно в разговоре со мной не раз называла студентом, был таким студентом, который из-за нехватки средств в вуз не поступил. Добившиеся достатка родственники его, благодаря поддержке которых он смог окончить гимназию, согласились помогать Вилле учиться в университете, но при одном условии: на богословском факультете. Они мечтали увидеть члена своей семьи пастором. К тому времени ставший уже социалистом, Оянен решительно отказался от духовной карьеры, и родственники поставили на нем крест. А он вернулся в Куопио, начал работать в тамошней известной своим радикализмом социал-демократической газете и вскоре стал известным в стране журналистом, знатоком по вопросам политической экономики. Но если Вилле Оянен — «студент» в скандинавском понимании этого слова, то Иорпес был студентом в русском смысле и к началу рабочей революции в Финляндии заканчивал третий курс медицинского факультета в Хельсинки.

Уроженец Аландских островов, Иорпес был одним из немногих студентов, примкнувших в дни рабочей революции Суоми к восставшим. Он организовывал медицинскую помощь раненым красногвардейцам и, когда гражданская война закончилась, оказался в Советской России, приютившей политических эмигрантов, в городке Буй, Вятской губернии, где были тысячи и тысячи финнов, перешедших через границу (там была и Айно). Иорпес с радостью бы закончил курс в русском университете, но, кроме родного шведского языка, он владел финским, немецким и латинским, а ни на одном из них ни в Петербургском, ни в Московском университете не преподавали, и поэтому он поехал в Швецию и поступил там в Стокгольмский университет.

Когда спустя лет сорок автор этих строк увидел Иорпеса в Стокгольме, тот был уже маститым ученым, академиком. Но тогда, в те дни, о которых идет здесь речь, сдав с отличием все испытания, он ждал диплома врача и мечтал о практике в Каролингской больнице. Той самой, ученый совет которой присуждает Нобелевские премии по медицине и биологии.

— На лодке, говоришь, из Выборга в Питер? Значит, у нее пристрастие к морским авантюрам! Вот и сейчас она на лодке… Надо выручать, — сказал Хурмеваара. — Тут каждый час важен, а Хелльберг на своем «Энгельбректе» на три дня отдыхать укатил. Не хотелось бы, чтобы Койвукоски на этот раз взял реванш!

— Я, кажется, могу ускорить встречу с Айно, — сказал Иорпес и вскочил со стула.

— Куда ты? — уже вслед ему крикнул Хурмеваара.

— Пока буду рассказывать, можем опоздать! — ответил на ходу Иорпес.

Дело в том, что сегодня у него ночевали три молодых паренька, родичи с Аландов, рыбаки. Продав еще вчера улов на рыбном рынке, они собирались уходить на своей шхуне домой. И молодому медику пришло в голову подрядить их на это дело. Только не опоздать, думал он, торопясь на набережную Содермальма, перескакивая с трамвая на трамвай. Только бы не успели поднять паруса!

ШХУНА С АЛАНДОВ

Утро пятого дня, такого же тихого, как и предыдущие, после завтрака началось шахматами. Играли всерьез, ожесточенно. Айно любопытно было наблюдать, как мужчины, словно дети, обижались, когда один из них выигрывал, но, как взрослые, стремились скрыть обиду. А так как на партию уходило часа два, то и время пролетало незаметно. Силы у партнеров были равные. Каждый набрал до десяти очков. Играли последнюю, контровую, решающую…

— Однажды Вильгельм Либкнехт случайно выиграл у Маркса партию в шахматы, — рассказывал Оянен, расставляя фигуры на доске. — И когда Маркс предложил продолжать игру, старик Либкнехт отказался. «Я хочу, — сказал он, — иметь право говорить, что последнюю нашу партию с Марксом выиграл я…»

— Но так как среди нас нет ни Либкнехта, ни Маркса, — ответил Отто и передвинул на доске фигуру, — игра продолжается…

— Нет, игра прерывается! — воскликнула Айно. Она увидела поднятый парус подходившей к острову шхуны…

Друг ли это, случайный корабль или враг?..

Шахматы были отложены.

Со шхуны расположившихся у шалаша за кустами смородины не увидать. Зато они сквозь эти ветви могли наблюдать за тем, что делается на борту.

Парус увял, опустился…

В сотне метров от берега шхуна остановилась.

Двое парней подвели к борту тузик, волочившийся на канате за кормой шхуны, и прыгнули в него, и тузик пошел к берегу.

Айно помогла Вилле надеть пиджак, и он медленно, словно прогуливаясь, пошел к тому месту на берегу, куда нацелился тузик. Когда парень, сидевший на корме, увидел Вилле, он что-то сказал гребцу, и тот немедля стал «сушить весла», а рулевой приподнялся с банки, снял пиджак, встряхнул его, словно отрясая пыль, и снова надел.

Оянен махнул ему рукой. Но тот ничего не ответил, гребец продолжал «сушить весла», и лодку течением стало относить в сторону.

— Ах, черт побери! — выругал себя вслух Вилле. — От радости чуть не забыл!

И он тоже снял пиджак, встряхнул его и снова надел в рукава.

Теперь нет сомнения — это друзья! Условный знак понят. Гребец опустил весла в воду, и через полминуты оба парня были на берегу.

— Вас должно быть трое. Где женщина? — настороженно спросил рулевой.

Вдруг лицо его расплылось в довольную улыбку: Айно и Куусинен вышли из прикрытия.

Как хорошо, с облегчением подумала Айно, что не надо хуторян уговаривать продать лодку, не надо на веслах пересекать Аландское море. Ребята со шхуны в эти минуты казались ей богатырями, вынырнувшими из древних рун. И разговаривать с ними было одно удовольствие.

Вскоре все было слажено. В верткий тузик больше трех человек не вмещалось, и парни возвратились на шхуну одни. Отвели ее за другой недалекий островок, где к ним должны были присоединиться ставшие пассажирами робинзоны…

Взбираясь на борт шхуны, Айно в последний раз взглянула на лодку:

— Прощай, «Беляночка»! Ты вытерпела из-за нас такие муки, к которым тебя не готовили!

— Это вы хорошо придумали поставить лодку на виду, как веху на фарватере. Мы издалека заметили ее, — сказал старший рыбак, которому тоже не было и двадцати лет. Но на щеках и подбородке у него вился пушок, который он не сбривал, не вынимал изо рта трубку и охотно отзывался на обращение «Шкипер». — Я и моя команда в вашем распоряжении, — любезно сказал он.