Мои друзья скандинавы

Последний раз я встретился с Отто Вильгельмовичем на Съезде писателей в Кремлевском дворце. Во время нашего разговора подошли карельские писатели, и сразу же завязалась беседа о том, что надо перевести заново «Калевалу», потому что ритмы ее в оригинале гораздо богаче и разнообразнее, чем в существующем сейчас переводе, и русский читатель получает неточное представление о великом памятнике народной поэзии.

А дальше пошла речь о том, кого из русских поэтов привлечь к работе над переводом.

Таким он мне и запомнился — оживленный, озабоченный тем, чтобы поскорее советский народ познал финский карельский эпос во всей его нерукотворной красоте.

Вилле Оянен учился и потом учил других в Коммунистическом университете народов Запада в Ленинграде и вместе с Куусиненом работал в Коминтерне, был одно время председателем Госплана Карелии, а последние годы перед смертью, в 1937 году, вел научную работу в Международном аграрном институте в Москве, где я с ним и познакомился.

Что же касается Птицы, брови которого напоминали спелый колос ржи, положенный над голубыми глазами, то через год на «Энгельбректе» он дважды совершил переход из Стокгольма в Питер, доставив туда делегатов скандинавских стран на Третий конгресс Коминтерна, тот самый, для которого по поручению Ленина Куусинен разработал и составил доклад об организационном строении компартий, о методах их работы.

Ознакомившись с его тезисами, Ленин писал: «Безусловно настаиваю, чтобы реферат дали ему и только ему… непременно на этом конгрессе. Необходимо.

Он знает и думает… Польза будет гигантская»…

Делегаты проголосовали и за тезисы доклада Куусинена, и за избрание его в Исполком Коминтерна. И в этом, как тогда называли, штабе мирового коммунистического движения он работал, отдавая делу всю свою душу, бессменно больше четверти века, наравне с такими своими друзьями и соратниками, как Антонио Грамши и Пальмиро Тольятти, Димитров и Коларов, Бела-Кун н Юрье Сирола, Сен-Катаяма и Морис Торез, Эрнст Тельман и Вильгельм Пик.

…Только вот кто был второй член экипажа «Энгельбректа», не знаю. Птица запамятовал. Один раз кажется — это был сам адвокат Хелльберг, другой — капитан Эфраим Эриксон, но твердо поручиться он, мол, не может.

А встретил я Птицу несколько лет назад в Гётеборге, в Союзе шведских моряков. Этот человек в белоснежной сорочке и завязанном с тщательной небрежностью галстуке, без пресловутой «шкиперской бородки», без трубки-носогрейки, больше похожий на профессора, чем на одного из лидеров Союза шведских моряков, рассказывал о работе Союза моряков, о своей жизни, в которой походы юнгой на «Эскильстуне» или «Энгельбректе» были эпизодами его юности.

Но, увлекшись рассказом о встрече с тем, кого товарищи называли Птицей, я чуть не забыл сказать, что путешествие на «Беляночке» и в самом деле было предсвадебным. Айно и Вилле, разными путями вернувшись в Петроград, вскоре поженились там. Брак их, сцементированный общим делом, до самого дня гибели Вилле был счастливым. Не сказал я также н о том, что Вилле и Отто, сыграв десятки шахматных партий в разных городах и странах, где им довелось побывать вместе, так и не установили, кто из них имеет право на звание чемпиона «обетованного острова». Счет очков неизменно был равный.

— Оказывается, я понравилась Вилле еще при первом нашем знакомстве, когда была кассиром Финского банка и ему не раз приходилось со мной иметь дело. Ведь в революционном правительстве он ведал финансовой частью железных дорог. А когда мы плыли на «Беляночке», он решил, что или я буду его женой, или никто! А я-то и не догадывалась тогда об этом, — немного смущаясь, вспоминает Айно. — О, в выражении чувств Вилле был настоящим старомодным финном… — говорит она.

Нет, не погас в ее сердце пламень, вспыхнувший в дни побега.

А с дочерью ей пришлось встретиться не через пять, а через тридцать пять лет, когда Айно, уже не скрываясь, съездила на побывку в Финляндию, окруженная там уважением и признательностью товарищей, так же, как и она, трудившихся, чтобы восторжествовали в Суоми демократические основы жизни. Дочке, ткачихе на текстильной фабрике в Васе, было тогда уже за сорок… А самой Айно сейчас, когда я заканчиваю эту хронику, неужели ей восемьдесят четыре?!

Правда, устает она сейчас быстрее, чем раньше. Но ни разу еще не ходила к врачам. Впрочем, медики теперь сами приходят к ней в московскую квартиру на Беговой улице, чтобы выведать, как до таких, что называется, преклонных лет можно сохранить жизненную силу и здоровье.

— Для этого, — отвечает Айно Пессонен, — надо каждый день, как это делаю я, подыматься пешком на восьмой этаж!..

Но я, признаюсь, не верю в действенность ее совета… И это, пожалуй, единственно недостоверное в безыскусно правдивых рассказах женщины, носящей имя, прославленное рунами «Калевалы».

ДОРОГА ЖИЗНИ

С маляром Калле Юссила, специалистом по окраске автомобилей, познакомил меня его пасынок Эса, секретарь Демократического союза молодежи поселка Вартиокюля, под Хельсинки.

— Мне трудно говорить о нем как об отчиме, он скорее мой приятель, — признался Эса.

Впрочем, расскажу по порядку. Мы сдружились с Эса летом, во время моей поездки по Финляндии. И в каждом городке он тянул меня на какую-нибудь танцевальную площадку и всегда сравнивал ее с залом для танцев своего Рабочего дома в Вартиокюля.

— Если так получилось, что путь к душе молодежи идет через ноги — через танцы и спорт, — надо сделать все, чтобы и этот путь приводил к нам. А если мы будем стоять в стороне и только свысока возмущаться узостью идейных запросов молодежи, то этот же путь уведет ее от нас. Вот! — закончил Эса, словно продолжая прерванный спор с неизвестным мне противником.

— А как это происходит? — перебил я Эса.

— Начинаем, казалось бы, с мелочей. У нас в клубе, в комнатке перед залом для танцев, на столах лежат рабочие газеты, брошюры, на стенах — плакаты с лозунгами дня. В перерывах между танцами ребята подходят к столу и листают газеты. Сначала заглядывают, конечно, только в отделы спорта и происшествий, а затем втягиваются, привыкают читать именно эти газеты, считать их своими. И, между прочим, замечаешь, какой паренек посерьезнее. Попросишь его помочь поддерживать порядок, подежурить в клубе… Дашь прочитать книжку, поговоришь по душам. Глядишь, уже в активе, занимается в кружке политграмоты… Когда мы с матерью, сестрой и отчимом приехали в Вартиокюля, тут насчитывалось всего пять комсомольцев. Теперь семнадцать, а к концу года станет тридцать. И я уже знаю, кто именно. А с будущего года дело пойдет еще лучше.

Танцы Эса любит не только теоретически. Стройный, широкоплечий, он сам отлично танцует и, кажется, даже увлечен «агитационной работой»… Кстати, не надо забывать о том, что чистый доход от танцев составляет немалую часть бюджета демократических организаций.

— Но никогда так много не танцевали, как зимой пятьдесят шестого года, в дни всеобщей забастовки, — как-то рассказывали мне в Демократическом союзе молодежи.

Чтобы бастующая молодежь не толпилась на улицах, во избежание разного рода провокаций и схваток, с самого утра и до позднего вечера на танцевальных площадках, принадлежащих рабочим организациям (вход был бесплатный), играли оркестры и шли танцы.