Мои эстрадости

При слове «выпал» у меня подкосились ноги.

– Когда прыгать? – выдавил я из себя.

– Завтра. В День Птиц, – объявил Карлюга.

В поисках защиты я повернулся к шефу.

– Зачем птицам надо, чтобы я убился?

Тот подошёл и положил мне руку на плечо.

– Жилплощадь вы, как многодетный, получите, в любом случае, но… Квартиры есть с лоджиями и без… Есть с видом на парк и с видом на цементный завод… При распределении, мы будем учитывать активное участие каждого в общественной жизни института…

Наступила пауза. Я разжевал таблетку валидола и спросил:

– А если я не долечу до земли?.. Или пролечу мимо?.. Моя семья всё равно получит с видом на парк?

Шеф душевно заулыбался:

– Вы же знаете наше правило: вдовам и сиротам – вне очереди!.. И не волнуйтесь так! – он ободряюще хлопнул меня по спине. – Вы будете не один, у вас опытный напарник! – он ткнул пальцем в бледного юношу в очках, забившегося в угол.

– Это аспирант, – объяснил Карлюга, – его всё равно должны уволить по сокращению штатов.

Я с детства панически боялся высоты. Голова кружилась, даже когда я взбирался на стул, чтобы забить гвоздь. При слове «самолёт» у меня начиналась морская болезнь. Поэтому вечером, дома, я решил потренироваться: несколько раз прыгал с тахты на пол.

…Назавтра, меня и аспиранта, в чёрном длинном микроавтобусе, похожем на катафалк, повезли в аэропорт. Следом в машине ехал шеф. За ним, в трамвае – группа поддержки: человек тридцать доцентов, кандидатов, лаборантов и даже уборщица.

На аэродроме нас встретил Карлюга и привезенный им оркестр. Когда мы подъехали, грянул прощальный марш. Но поскольку оркестр был похоронный, то марш звучал уж очень прощально, даже лётчик прослезился.

Инструктор, тихий душевный человек, смотрел на нас с грустью и жалостью. Окинув взглядом мой живот, он велел выдать мне добавочный парашют. На меня навьючили ещё один рюкзак. Если аспирант был похож на одногорбого верблюда, то я напоминал двугорбого.

В воздухе инструктор ещё раз повторил все случаи, при которых парашют может не раскрыться, и троекратно расцеловал каждого из нас. Потом он поднял крышку люка, виновато посмотрел на меня и прошептал: «пора».

Я молча протянул ему конверт.

– Передайте жене. Если родится сын, пусть назовёт его моим именем.

Инструктор попытался меня успокоить:

– Это только в начале чувствуется страх, а потом уже ничего не чувствуется.

– Вперёд, камикадзе! – подбодрил лётчик.

Я закрыл глаза и прыгнул. Когда открыл глаза, я всё ещё был в самолёте, вернее, моя верхняя половина – нижняя уже болталась в воздухе: я застрял в люке. Инструктор и аспирант навалились на мою голову, пытаясь протолкнуть меня, но безрезультатно.

За этот рассказ я получил международную премию «Алеко», после чего был сразу приглашён прочитать его в телепередаче «Вокруг Смеха»

– Надо его намылить, – предложил аспирант.

Тихий инструктор начал нервничать:

– Освободите проход! – кричал он. – Вы же заткнули соревнование!

– Как освободить? – в ответ прокричал я.

– Выдохните воздух!

Я издал протяжное «У-у-у!..», вытолкнул из лёгких весь воздушный запас и провалился в пустоту. Кольцо я дёрнул ещё в самолёте, поэтому парашют, не успев раскрыться, зацепился за шасси, и я повис под брюхом самолёта.

Пилот стал выполнять всякие сложные фигуры, чтобы сбросить меня, но я висел прочно.

– Прекратите хулиганить! – кричал инструктор. – Немедленно отпустите самолёт!

Но я не отпускал.

Инструктор до половины высунулся из люка и попытался меня отцепить. Внутри его держал за ноги аспирант. Инструктор уже почти дотянулся до стропы, но вдруг самолёт дёрнуло, и инструктор вывалился наружу. Но не один. Вместе с ним выпал и аспирант, который держал его за ноги. Каким-то чудом инструктор успел ухватить меня за пиджак. Аспирант летел чуть ниже, вцепившись в инструкторские ноги.

Лететь стало веселей. Мы напоминали семью цирковых акробатов на трапеции.

Инструктор кричал, что аспирант пережал ему артерии и у него будет гангрена!.. Чтобы дать отдохнуть инструктору, я предложил аспиранту свои ноги – всё равно они болтались без дела. Но ноги инструктора были тоньше, за них было удобней держаться, и аспирант не хотел менять их на мои.

Сесть с болтающимся выменем из трёх тел самолёт, конечно, не мог. Он стал кружить над аэродромом и резко снижался, давая нам возможность прыгнуть на траву. Но отпадать надо было по очереди, начиная с аспиранта. Самолёт летел так низко, что аспирант уже волочился по земле, но ноги инструктора по-прежнему не отпускал и в конце аэродрома снова взмывал с нами в небо.

Инструктор проклинал свои ноги и желал им отсохнуть вместе с аспирантом.

Бензин был на исходе. Из люка высунули палку с петлёй, поймали аспиранта за ноги, подтянули его к люку и стали втаскивать нас в обратном порядке: сперва аспиранта, ногами вперёд, потом инструктора, потом меня.

Меня втянули до половины, и я снова застрял: голова моя летела в самолёте, ноги болтались в воздухе. Но уже было не страшно: самолёт шёл на посадку. Просто мне пришлось вместе с самолётом пробежать с полкилометра по посадочной полосе.

Никто не погиб, все были счастливы.

Оркестр сыграл свой самый весёлый из похоронных маршей.

Только инструктор лежал на траве и не мог двинуться с места: аспирант всё ещё не отпускал его ноги. Он сжимал их железной хваткой. Пришлось отгибать его пальцы плоскогубцами.

Освободив от аспиранта, инструктора поставили на ноги. И тут все увидели, что его брюки за время полёта очень укоротились, превратившись в удлинённые шорты. Но потом разобрались, что дело не в брюках – просто у инструктора, за время висения под нагрузкой, вытянулись ноги, и он стал похож на страуса.

– Завтра повторные соревнования, – объявил Карлюга.

При этом сообщении, инструктор побелел, как мой нераскрывшийся парашют, и на своих страусиных ногах поскакал к телефону. Куда он звонил и что говорил, не известно. Но мне засчитали победу и в этом соревновании, и в следующем, и во всех остальных, которые состоятся в ближайшее десятилетие.Кроме того, был засчитан и мой рекорд по бегу: ведь я бежал со скоростью самолёта. Но поскольку бежала только моя нижняя половина, а верхняя летела, то результат разделили на два. Но всё равно он оказался рекордным!

В хоккей играют настоящие мужчины

Когда в институтском радиоузле два раза подряд прокрутили «В хоккей играют настоящие мужчины», мне подумалось, что это не к добру. И я не ошибся. Сразу после песни громкоговоритель потребовал, чтобы все, кто умеют кататься на коньках, явились в кабинет к шефу.

Добровольцев не нашлось. Тогда Карлюга стал формировать команду волевым способом. Меня вызвали первым и назначили капитаном. Я категорически отказывался. Карлюга стал взывать к моей сознательности:

– Я уже дал обязательство, что мы победим команду Гипрогаза. Вы не можете опозорить наш коллектив!

– Но никто из нас не умеют даже стоять на коньках.

– Ваши противники ещё лучше вас не умеют. А мы выставим команду из таких, как вы, претендентов на жилплощадь – они будут стоять насмерть!.. Я уже заранее выписал вам всем ордера и дипломы победителей.

Сопротивляться было бессмысленно – я сдался.

В автобусе мы распределили обязанности: всех бездетных назначили в нападение, а вратарём выбрали доцента Бялика: у него было плоскостопие обеих ног, и он хорошо падал.

В раздевалке нас переодели в спортивные костюмы. Потом велели сесть на скамейку и к ногам приторочили коньки. А на головы каждому натянули чёрную вязанную маску с прорезями для глаз: хоккейных шапочек не успели купить, поэтому эти маски одолжили у налоговой полиции. Мы стали похожи на банду, которая собирается грабить банк.

Но о том, чтобы встать, даже подумать было страшно. Доцент Бялик попытался это сделать, и у него сразу с хрустом подвернулись обе ступни. Он заорал, как при распределении премий, и стал проситься в ортопедическую больницу. Но мы его оставили в команде: ведь лежать в воротах можно и с треснутыми ногами.

Видя, что мы и не собираемся вставать, Карлюга и его помощники подхватили каждого из нас и поволокли на площадку. Мы покорно висели у них на плечах, с ужасом оглядываясь на грохочущие коньки, которые волочились сзади.

У противников транспортировка спортсменов была модернизирована: всех одновременно волокли на одном канате, в который их впрягли, как бурлаков.

Наконец, нас вытащили на лёд, опёрли о барьер, дали свисток к началу встречи, и мы ринулись в атаку. Вернее, нам так показалось. На самом деле мы поползли по барьеру, выбрасывая руки вперёд и подтаскивая тела. Затем в изнеможении отдыхали перед новым ползком. Те, кто отпускали руки, соскальзывали на лёд и были обречены: встать они уже не могли никогда.

Доценту Бялику повезло: когда ему на лицо надевали маску вратаря, он решил, что ему дают наркоз, потерял сознание и больше не мучился.

Убедившись, что мы не можем передвигаться, нам выдали по костылю. Правда, опираться на них было трудно, потому что костыли были кривые и неустойчивые. Потом выяснилось, что эти костыли называются клюшками и ими надо играть. Вспомнив городки, я размахнулся и метнул клюшку. В команде противников три игрока повалились, как чурки. Их уволокли. Притащили дублирующий состав и выгрузили на лёд. А мне выдали новый костыль. Затем титаническими усилиями нас оторвали от барьера и вытолкнули на лёд.