Мои эстрадости

Мы выделывали такие па, будто участвовали в показательных выступлениях по фигурному катанию. Я, например, воткнув один конёк в лёд, вторым выписывал окружности, причём, с такой быстротой, словно всю жизнь работал циркулем. Наш центральный нападающий, согнувшись пополам, расставил руки в стороны, как ласточка крылья, и скользил по льду на двух коньках и одном носу. У другого нападающего ноги так разъехались, что получился «шпагат», и зрители ему даже аплодировали.

Так прошёл первый период. В перерыве мы доползли до барьера, вцепились в него намертво и решили живыми не сдаваться.

На свисток к началу второго периода никто и не отреагировал, хотя судья звал нас, уговаривал, угрожал… Потом стал коньками подталкивать шайбу подбивать её нам под ноги, пытаясь раззадорить. Не оборачиваясь, я размахнулся клюшкой и изо всех сил ударил шайбу. Точнее, я хотел попасть по ней, но промахнулся и врезал клюшкой по судье. Он пролетел через всё поле и попал в ворота противников. А я, потеряв равновесие, упал на спину, понёсся в противоположную сторону и очутился в своих воротах, где лежал свежемороженый доцент Бялик. Но поскольку судья влетел в ворота противников вместе с шайбой, очко было засчитано нам. Болельщики взорвались аплодисментами.

… В раздевалку сносили победителей, укладывали на пол и киркой сбивали с нас лёд. Мы от ударов звенели, как замороженное бельё. Когда с нашего вратаря снимали маску, у него отломились уши, но он этого даже не почувствовал.

Мы лежали на полу, синие и счастливые, плечом к плечу – сплочённой непобедимой командой. Последним лежал доцент Бялик и с интересом рассматривал свои уши.

Я – снайпер

Утром шеф вызвал в свой кабинет всю нашу команду и радостно сообщил:

– Турнир подходит к финалу – мы лидируем. Надо продержаться на том же уровне.

– Кто готов пойти в команду горнолыжников? – спросил Карлюга.

– Я! – поспешно согласился доцент Бялик: для получения полной инвалидности ему нехватало ещё одного увечья.

– Молодец! – Карлюга довольно потёр руки и перевёл взгляд на меня. – Осталось одно место в соревнованиях по стрельбе – надеюсь, уж тут-то вы себя покажете!

Обрадованный, что меня не увезут в горы, я нахально воскликнул:

– В стрельбе – покажу! Давно руки чешутся!

Последний раз я стрелял в детстве из рогатки в соседскую девчонку, которая дразнила меня «пузябочка». Я стрелял в неё, но попал себе в глаз, потому что натянул рогатку не в ту сторону.

– А из чего стрелять?

– Из ружья. Вам его выдадут на огневом рубеже.

Услышав про «огневой рубеж», я тихо погрузился в обморок. Очнулся уже на полигоне. Сюда меня доставила «скорая помощь», оплаченная Карлюгой.

Как только я пришёл в сознание, меня подхватили под руки, подтащили к судье и вручили заряженное ружьё. Я никогда раньше не держал в руках никакого оружия, поэтому у меня руки стали трястись, как у паралитика, и ружьё запрыгало в ладонях, будто я строчил из пулемёта.

– А куда стрелять? – спросил я у длинноусого судьи и, чтобы прервать танец ружья, упёрся ему дулом в живот.

Судья газелью отскочил в сторону, подбежал к Карлюге, стал стучать себя в грудь и кричать, почему именно его дети должны остаться сиротами. Карлюга поклялся, что после соревнований дирекция института купит судье путёвку в Сочи, даже посмертно.

– Как надо целиться? – спросил я, обернувшись к жюри, и снова наведя дуло на судью. Тот забился в истерике. Им занялась доставившая меня «скорая помощь», которую предусмотрительно не отпустили.

– Закройте один глаз, а вторым – следите за мушкой, – посоветовал один из членов жюри.

Глаз у меня ни за что не закрывался. Мои глаза работали удивительно согласованно: или оба распахивались настежь, или одновременно захлопывались намертво. Я пробовал одной рукой держать глаз, а другой – ружьё, но тогда дуло снова поворачивалось в сторону судьи, и он раздражал меня своими завываниями.

Предприимчивый Карлюга сбегал в аптеку и принёс мне лейкопластырь. Я залепил глаз от брови до подбородка и снова попробовал прицелиться. Но как ни старался, не видел ни мушки, ни мишени: оказалось, я залепил не тот глаз. Попытался отлепить, но не тут-то было: пластырь взялся намертво. Отодрать его удалось только с бровью и ресницами. Залепив другой глаз, я снова вышел на огневой рубеж и прицелился. Но мишень расплывалась, потому что оборванный глаз слезился. Тогда я закрыл его и выстрелил. Потом ещё и ещё.

Когда я раскрыл свой незалепленный глаз, то увидел членов жюри, которые по-пластунски уползали к выходу. Прятавшийся под столом Карлюга зааплодировал, потому что одна из моих пуль вонзилась прямо в десятку. Члены моей команды обезоружили меня. Судья тихо плакал, промокая слёзы левым усом (правый я ему отстрелил). Жюри приползло обратно и, не решаясь встать, лёжа посовещалось и признало меня победителем.

И нашему доценту Бялику тоже повезло: он сломал и ноги, и руки, обеспечил себе полную инвалидность и даже ещё установил какой-то рекорд: сразу со старта взял безумный разгон и полетел с небывалой скоростью. Но поскольку он летел не по снегу, а в пропасть, то рекорд ему засчитали по планеризму.

А пластырь с моего левого глаза до сих пор оторвать так и не удалось. Но я к нему привык, и он мне уже не мешает. Сотрудники теперь меня называют «наш циклоп». Но не вслух, а шёпотом, потому что с заклеенным глазом я хорошо прицеливаюсь.

Скованные цепью Сценки и интермедии

В прямом эфире

Диктор. Дорогие друзья! Мы – в прямом эфире, и вы можете поздравить своих родственников, друзей, соседей с их днями рождений и юбилеями. Итак, кто-то уже на линии. Мы вас слушаем.

Женский голос. Я хочу поздравить моего дорогого мужа Димочку с его пятидесятилетием. И пусть он знает, что у него есть верная и преданная жена. Пожалуйста, включите для него какую-нибудь душевную песню, в которой выразится вся моя любовь к нему и нежность.

Диктор. Какую именно песню?

Голос. Сейчас узнаю. Дима, что тебе спеть?

Диктор (удивлённо). Так он с вами в комнате?

Голос. Да. Лежит рядом.

Диктор. Почему же вы его лично не поздравите.

Голос. Я с ним уже месяц не разговариваю – он такая сволочь!

Диктор. М-да, понятно. Приглашаем следующего собеседника.

Мужской старческий голос. Я хочу поздравить всех своих родственников Дубовских, с которыми я не виделся уже лет тридцать. Если они живы, пусть напишут, если нет, пусть хотя бы позвонят…

Диктор. Хорошо, передадим. Кто следующий?