Мои мужчины

Статья эта появилась у нас не просто так. Гордый Леха притащил газету Катьке и даже попытался прочитать статью вслух с выражением. Реакция подруги была для меня неожиданной. Она вырвала газету из Лехиных рук и, ни слова не говоря, ушла в свою комнату. Через десять минут мы увидели ее уже в длинном темном платье и в платке. Катька направилась в Троице-Сергиеву лавру, чтобы молиться за грешные души усопших. Как она там молилась, я не знаю, но основным итогом этой поездки стало знакомство с некими церковными иерархами, выказавшими серьезную заинтересованность в современной компьютерной технике.

И вот уже через месяц мы поставили в Троице-Сергиеву лавру на каких-то особо хороших условиях три компьютера. Компьютеры окропили святой водой и установили в администрации РПЦ, а нас с Катькой с благословения благодарного церковного руководства включили в группу православных паломников, направлявшихся Египет. Главной целью паломничества было посещение монастыря Святой Екатерины в Синае.

До начала поездки я несколько переживала оттого, что целых две недели проведу среди настоящих верующих, чья жизнь, по-видимому подчинена строгим духовным законам и правилам морали. С советских еще времен мне казался чудесным сам факт наличия в нашем обществе людей, имеющих хоть какие-нибудь твердые убеждения. Я всегда сознавала собственную неустойчивость и метания между хорошим и плохим. Нередко мне приходилось упрекать саму себя в недостойной гибкости своего нравственного начала. Я верила, что религиозные люди уж по крайней мере лучше меня самой, но при этом почему-то совершенно забывала о том раздражении и негодовании, которые вызывали у меня вполне конкретные вечно крестящиеся старухи из маминого дома.

Наша группа состояла из двадцати паломников.

Кроме нас с Катькой, в нее входили семеро крупных бородатых мужчин духовного звания, пожилые монахини и три парня-программиста, с которыми мы уже были знакомы. Дима, Эдик и Антон работали на патриархию на поставленных нами компьютерах. Остальными участниками, вернее, участницами паломничества были ворчливые и вечно всем недовольные старухи в бесформенных черных платьях и серых козьих платках. Причем у двух старух концы этих платков были пропущены под мышками и непостижимым образом завязаны между лопаток на спине (по прилете в Египет они моментально сменили серые шерстяные платки на белые хлопковые, быстро ставшие грязными и вонючими).

Уже в самолете все проявили себя свойственным им образом. Попы накатили водочки и погрузились в обсуждение строительных и ремонтных работ, осуществляемых в храмах и на подворьях. Предметом особого волнения были повсеместные задержки поставок легковых автомобилей для обеспечения более динамичного окормления паствы, разбросанной по городам и весям. О чем шептались бледные монашки, не было слышно, а «серые» старухи обсуждали планы закупок заграничных товаров и их дальнейшей реализации на родине. При этом они беспрестанно поминали Всевышнего всуе, крестились и недобро косились в нашу сторону.

Одна из старух сидела в нашем с Катькой ряду. Приглядевшись, я ее узнала — за пару месяцев до этой поездки она участвовала в одном из бесчисленных телевизионных круглых столов как представитель православной общественности.

Я случайно включила ту передачу во время ужина и не смогла оторваться. Речь шла о подмосковном детдоме, где собрали больных и запущенных детей, сирот при живых родителях-алкоголиках. На гроши, выделявшиеся властями, невозможно было не то что воспитать и обучить этих несчастных детей, но хотя бы досыта накормить их чем-нибудь, кроме картошки с постным маслом.

И вот какая-то швейцарская благотворительная организация нашла это убогое заведение, перевела туда деньги, прислала детям специализированное питание, медикаменты, даже игрушки. Один из руководителей этой организации, приятный пятидесятилетний врач-педиатр, попросил дать им с женой возможность усыновить пятилетнего мальчика, самого слабенького и нездорового. На протяжении нескольких лет самогонщица-мать держала сынишку в сыром и вонючем подвале, скрывая от всех. Впоследствии она объяснила, что больной ребенок мешал ее личной жизни. Эта мразь надеялась еще выйти замуж за какого-нибудь ублюдка из числа тех, что прибредали в ее халупу, чтобы купить здесь самогон и тут же на месте его выпить. Иногда в доме появлялся и отец мальчика, опустившийся истопник сельской бани. Он отбирал у нее найденную сивуху, а заодно и все недостаточно хорошо припрятанные деньги, избивал ее, а потом и ребенка. К тому моменту, когда мать посадили за самогоноварение, ребенок в свои четыре года напоминал синюшного двухлетку, не говорил, писался по ночам и боялся дневного света. И вот этого мальчика никак не хотели отдать на усыновление в швейцарскую семью, которая жила на своей вилле в городе Монтре на берегу Женевского озера.

Выступление сидевшей рядом со мной старухи я запомнила на все жизнь. Тихим мерзеньким шепотком она, по сто раз повторяясь, бормотала одно и то же:

– Как же это можно русского мальчика чужбину отдавать! Мальчик ведь православный и душа у его православная, нежная душа. Как же он поедет в страну, где нет праведной веры, где все чужое, а люди злые, недобрые там люди не православные. И не покушает там мальчик нияичка пасхального, ни кулича, святой водицу окропленного. Да и от родителев нет благословения на такое страшное дело, как мальчика за границу везти. А без благословения родительского как же дитю ехать-то?!

Насчет благословения эта серая мышь верно подметила! Отец мальчика вряд ли был к моменту передачи готов благословлять сына — допившись до белой горячки, он попал в психиатрическую клинику. Забрали его после того, как, раздевшись догола, он пришел в сберкассу и нагадил в углу возле окошка, в котором принимались коммунальные платежи. С матерью было не легче: она попала в тюремный госпиталь после того, как выпила на двоих с сокамерницей жестяную банку целлулоидного клея. Они получили это клей в мастерской для изготовления стенда пожарной безопасности одного из тюремных бара ков. Мать мальчика откачали, и она в отличие сокамерницы осталась жива. Но при этом самогонщица полностью ослепла и потеряла так называемую кратковременную память, то есть еще как-то помнила давнее прошлое, но все события настоящего забывала через десять минут. В общем, и она благословить ребенка на новую счастливую жизнь наверняка была не готова. Усилиями мерзкой бабки и ей подобных мальчик остался мыкать свое счастье в детдоме. Правда, как мне стало известно позже, швейцарцы все-таки его забрали. В нашем отечестве все же нашлись небезразличные хотя бы к собственной выгоде люди. Всего-то за двадцать пять тысяч долларов наличными мальчика не только без единого звука вывезли из детдома, но и доставили прямо в Монтре.

Самолет с паломниками приземлился в Каире в десять часов утра. Наша невыспавшаяся, частично похмельная группа была усажена в старый обшарпанный автобус, и мы направились к пирамидам.

В Каире мы не останавливались и сразу после осмотра единственного из семи чудес света, поправшего время и сохранившегося до наших Дней, отбывали в Шарм-эль-Шейх. Там нас ожидала трехзвездная гостиница, показавшаяся мне с непривычки роскошным отелем.

Пирамиды произвели на меня невероятное впечатление. Чего только не сказано и не написано за века о египетских пирамидах и о сфинксе, но подготовить себя квстрече споследним, из чудес света невозможно. Немыслимое зрелище потрясло меня настолько, что я на какое-то время даже забыла о своих несчастьях, и даже никогда не покидавшие меня горестные размышления о Лене Ильине сместились куда-то на второй план. Глядя на грандиозные таинственные сооружения, я все сильнее проникалась мыслью, что человеческие руки не могли создать это непонятно для чего предназначенное чудо.

Связь с реальностью поддерживали назойливые почитатели пророка Мохаммеда. Эти шумные ребята не пропускали ни одного туриста, чтобы не навязать ему папирусную картинку, жестяную пирамидку или, на худой конец, пятиминутную поездку на верблюде.

В стоимость поездки входила экскурсия внутрь одной из пирамид. Наш бойкий экскурсовод выучил кое-как русский язык, когда учился на подготовительных курсах в МАДИ в середине семидесятых годов. Причем выучил его не настолько хорошо, чтобы продолжать учебу, поэтому объясняться с ним было весьма забавно. Тем не менее эскурсовод довольно быстро собрал расползшихся по торговцам паломников и решительно направил нас в зияющую черную дыру.

Экскурсия заключалась в спуске по каменным ступенькам в абсолютно пустой затхлый склеп, после чего предстоял не менее утомительный подъем и вожделенный выход на свет божий. Согнувшись в три погибели, чтобы не стукнуться головой о низкие своды, мы, проклиная все на свете, ползли вниз. Богомольные старухи непрерывно крестились и шепотом призывали себе в помощь каких-то им одним ведомых святых угодниц. Тучные похмельно-поддатые служители культа молчаливо кряхтели и копили негодование в себе. Наконец, преодолев, если мне не изменяет память, семьдесят две ступеньки спуска и содрогаясь при мысли о том, что теперь нас ждет еще путь наверх, мы остановились в мрачном и тесном каменном зале, являвшемся, как мы поняли, апофеозом этого мучительного предприятия. Мы с Катькой уже начали было шептаться о том, что мы сделаем с экскурсоводом, поджидавшим группу у выхода на поверхность, но тут обстановку самым неожиданным образом разрядил приходской священник изнебольшого подмосковного городка. С хриплым стоном он выпростал одутловатые телеса из тоннеля и огляделся вокруг. Мутный взор его уперся в обшарпанную стену древней гробницы. Угрюмая действительность, по логике вещей, должна была пересилить праздничное ощущение «заграничности». Но не тут-то было — бархатный бас огласил разграбленную каменную могилу абсурднейшей в своей восторженности фразой: «Вот жили же люди!» Мы с Катькой захохотали. Вслед за нами прыснула программистская молодежь. Попы неодобрительно покашляли, а православные старушонки дружно попытались испепелить нас ненавидящими взглядами.