Мои странные мысли

– Ты знаешь, что Райиха однажды мне сказала? – спросила я. – Все эти письма, что Мевлют отправлял ей… Он все время писал их для меня.

– С самого начала? – спросил Ферхат, не отрывая глаз от телевизора.

– Да, с самого начала.

– Мевлют не писал этих писем Райихе, – сказал он, внимательно посмотрев на меня. – Я писал их.

– Что?

– Что понимает Мевлют в любовных письмах? Он пришел ко мне перед армией, сказал, что влюблен, так что я написал несколько писем для него.

– Ты писал их мне?

– Нет. Мевлют попросил меня написать для Райихи, – сказал Ферхат. – Он все время говорил мне, как сильно он ее любит.

14. Мевлют находит новое место Я первым делом завтра утром пойду и заберу ее

Зимой 1989 года, на седьмой год торговли пловом, Мевлют начал ясно понимать, что растущее молодое поколение считает его чужаком на улицах. «Если вам не понравится мой плов, можете получить свои деньги назад», – говорил он им. Но до сих пор никто из этих молодых трудящихся не заговаривал о возврате. Вечно голодные неотесанные его покупатели, из тех, кто победнее, одиночки, которым было наплевать, кто что о них подумает, часто оставляли половину заказа несъеденным и иногда требовали у Мевлюта брать с них только полцены, что Мевлют выполнял беспрекословно. Затем одним движением, украдкой, он кидал нетронутую часть недоеденной порции обратно в кастрюлю, а объедки – в коробку, содержимое которой отдавал кошкам или просто выкидывал на пути домой. Он никогда не рассказывал жене о том, что возвращает деньги покупателям, оставлявшим недоеденные порции. Райиха уже шесть лет старательно готовила рис и курицу, и в том, что покупатели все не съедали, не было ее вины. Когда Мевлют попытался разобраться, почему покупатели нового поколения не восторгаются его пловом так, как восторгались им люди постарше, в голову Мевлюту пришло несколько возможных объяснений.

Среди молодого поколения царило прискорбное заблуждение, поддерживаемое газетами и телевидением, что уличная еда «грязна». Компании, производившие молоко, йогурт, томатную пасту, говяжьи сосиски и консервированные овощи, постоянно бомбардировали население рекламой о том, как «гигиеничны» их продукты. Они постоянно твердили, что все продаваемое ими проходит машинную обработку и изготавливается «бесконтактным способом». Это вдалбливалось так навязчиво, что Мевлют иногда кричал экрану: «Да заткнись ты, черт тебя разорви!» – пугая Фатьму и Февзие, которым, наверно, казалось, что телевизор живой. Перед тем как купить рис, некоторые покупатели теперь проверяли чистоту его тарелок, чашек и приборов. Мевлют знал, что те же самые люди без проблем едят что угодно из одной общей тарелки с друзьями и родственниками. Они не беспокоились о чистоте, когда были среди людей, которых считали близкими. Они только хотели дать понять, что не доверяют Мевлюту и не считают его равным.

За последние два года он также заметил, что тот, кто на бегу набивает живот тарелкой его плова, рискует «выглядеть бедным». К тому же пловом с нутом и курицей не наешься, если не использовать его как закуску к другим блюдам, вроде бублика-симита или чуреков. В плове с нутом не было ничего необычного или экзотического в отличие, например, от фаршированных изюмом и корицей мидий. Всего два года назад эти мидии были очень дорогим лакомством, подававшимся только в избранных барах и ресторанах, и Мевлют никогда их не пробовал, хотя ему всегда было любопытно, каковы они на вкус; потом сообщество мигрантов из Мардина превратило мидии в дешевую уличную закуску, которую мог себе позволить каждый. Те дни, когда офисы давали уличным торговцам крупные оптовые заказы, остались далеко позади. Золотые годы уличной османской еды – жареная печень, голова ягненка, котлетки гриль – давно были забыты, а все благодаря новому поколению офисных работников, пристрастившихся к одноразовой пластиковой посуде. В те времена можно было начать свое дело с прилавка на улице рядом с любым большим офисным зданием, а закончить его настоящим рестораном на том же самом углу, обслуживая ту же постоянную обеденную клиентуру.

Каждый год, когда становилось холоднее и приближался сезон бузы, Мевлют ходил к оптовику на Сиркеджи и покупал огромный мешок сухого нута, которого ему хватало до следующей зимы. В тот год, однако, он не скопил достаточно денег, чтобы купить такой мешок. Его доход от плова был прежним, но его уже не хватало, чтобы покрыть растущие расходы на еду и одежду для дочерей. Он тратил все больше и больше денег на бесполезные вкусности с западными названиями, раздражавшие его всякий раз, как он слышал их рекламу по телевизору, – жевательную резинку «Типи-Тип», шоколадки «Голден», мороженое «Супер», конфеты в форме цветов. Кроме того, приходилось продавать игрушечных медвежат на батарейках, которые умели петь, разноцветные заколки для волос, игрушечные часы и карманные зеркальца. Если бы не буза, а также арендная плата с дома его покойного отца на Кюльтепе и деньги, что Райиха зарабатывала, расшивая простыни для магазинов свадебных товаров, Мевлюту было бы трудно покрывать аренду собственного дома и расходы на газ, которым он топил плиту холодными зимними днями.

Толпа на Кабаташе всегда редела после обеда. Мевлют начал подыскивать другое место, где он мог бы поставить тележку с двух до пяти дня. Стамбул менялся просто на глазах. Часть Тарлабаши, что осталась по ту сторону дороги, быстро наполнилась ночными клубами, барами и другими заведениями, в которых можно было послушать классическую турецкую музыку в ожидании заказанного алкоголя, так что вскоре бедные семьи выехали оттуда из-за повысившихся цен на жилье, и весь тот район стал продолжением Бейоглу, крупнейшего развлекательного района Стамбула. А улицы, расположенные ниже, ближе к Мевлюту, остались в стороне от такого богатства. Более того – металлические ограждения и бетонные барьеры, вытянувшиеся посреди дорог и вдоль всех тротуаров, чтобы помешать пешеходам переходить улицу, оттеснили район Мевлюта еще дальше в сторону Касым-Паша и нищих рабочих кварталов, выросших вокруг руин старой верфи.

Мевлют не мог теперь перекатить свою тележку через бетонные барьеры и металлические ограждения вдоль всей шестиполосной магистрали, не мог он использовать и надземные пешеходные переходы. Самая короткая дорога, по которой он раньше всегда добирался домой, продираясь через толпы на проспекте Истикляль, была уже недоступна. У него оставался только один выход – идти длинным путем через Талимхане. Проспект Истикляль сделали пешеходной зоной, оставив только одну трамвайную линию, которую в газетах называли «ностальгической» (это слово не нравилось Мевлюту, а бесконечные дорожные работы привели к рытвинам всю улицу); в результате крупные иностранные компании наоткрывали магазинов вдоль всего проспекта, из-за чего уличным торговцам стало просто нечего там ловить. Полиция Бейоглу патрулировала проспект, не давая жить всем, кто торговал бубликами-симитами, кассетами, жареными мидиями, фрикадельками, орехами, кто чинил зажигалки, жарил сосиски и делал сэндвичи не только вдоль Истикляля, но и на боковых улочках. Один из торговцев, который торговал жаренной печенью по-албански и не делал секрета из своих связей с полицейским отделением Бейоглу, поведал Мевлюту, что все уличные торговцы, работавшие вокруг Истикляля, либо переодетые полицейские, либо осведомители, ежедневно докладывавшие в полицию о ситуации в районе.

Толпы на Бейоглу, неумолимо текущие по улицам, как притоки огромной реки, вновь изменили направление – люди начали собираться на других углах и перекрестках. Уличные торговцы немедленно бросились к этим новым местам сборищ, хотя полиция беспощадно разгоняла их. Со временем торговцев сменили ларьки по продаже сэндвичей и кебабов, потом на место ларьков пришли кафе с кебабами и киоски с сигаретами и газетами. В конце концов местные мини-маркеты принялись продавать перед входом денер-кебабы и мороженое, а продавцы фруктов и овощей начали работать всю ночь, и все это сопровождалось включенным на всю катушку непрерывным потоком турецкой поп-музыки. Эти изменения, маленькие и большие, выявили множество интересных новых мест, где, как думал Мевлют, он мог на некоторое время оставлять свою тележку.

На улице в Талимхане, на углу, где шла стройка и была свалена куча старых деревянных лесов, стоял старый заброшенный греческий дом. Некоторое время Мевлют начал появляться здесь со своей тележкой и ждать дневных покупателей. Через дорогу располагалось управление по электроснабжению, и люди, выстроившиеся там в очередь для оплаты счетов, установки счетчиков, восстановления электроснабжения, вскоре обнаруживали поблизости продавца плова. Мевлют уже начал было думать, что может продавать больше риса, если станет проводить обеденное время здесь, а не в Кабаташе, но охранник стройки, который ел бесплатно в обмен на то, что смотрел в другую сторону, велел Мевлюту убираться, потому что его боссам не нравилась подобная торговля.

На пару сотен метров дальше Мевлют нашел другое место, прямо рядом с руинами театра «Шан», сгоревшего два года назад. Это столетнее деревянное здание, принадлежавшее армянскому благотворительному фонду, исчезло холодной зимней ночью 1987 года. Мевлют помнил – он тогда поздно вечером продавал бузу на Таксиме, увидел вдали огонь и пошел смотреть на пожар вместе со многими другими горожанами. Распространились слухи о поджоге, поскольку старый театр, известный концертами западной музыки, однажды дал представление, в котором содержались насмешки над исламистами. Мевлют считал, что представление, которое хотя бы в чем-то высмеивало ислам, было, конечно, недопустимым, но в то же время сжечь целое здание было чересчур. Теперь, стоя здесь, замерзая от холода и дожидаясь покупателей, он думал о душе ночного сторожа, который сгорел в этом здании; о распространенном суеверии, что каждый проведший приятный вечер в этом театре обречен умереть молодым, и о том, что в давнее время эта местность и вся площадь Таксим были армянским кладбищем. Здравый смысл подсказывал – никто не придет в это укромное место ради тарелки плова с курицей. Он провел здесь пять дней, прежде чем отправился на дальнейшие поиски.

В конце концов пристанищем ресторана на колесах стал маленький уголок в Талимхане, на окраинных улицах квартала Эльмадаг, на одной из улиц, которая спускалась к Долап-Дере и шла вокруг Харбийе. Здесь у Мевлюта еще были постоянные ночные покупатели бузы, но днем этот мир совершенно менялся. Иногда Мевлют оставлял свою тележку в парикмахерской у сгоревшего театра, чтобы свободно погулять мимо местных магазинов автозапчастей, бакалейных, дешевых закусочных, крошечных агентств недвижимости, мастерских мебельщиков и лавок электриков. В Кабаташе, если Мевлюту нужно было в туалет или он хотел пройтись, он оставлял тележку соседу, который рядом продавал фаршированные мидии, но всегда торопился назад, чтобы не упустить покупателя. Здесь, однако, он оставлял свою тележку так, будто бы убегал от нее. Иногда он чувствовал грешное желание совсем ее бросить.